Первая мировая война обострила кризисные явления жизни в Средней Азии. На коренное население легли военные повинности по доставке продовольствия, был введен новый военный налог с кибиток, увеличены земские сборы и сбор для содержания волостных управителей. По подсчетам историков, налоги на местное население с началом войны возросли в 3, а в отдельных случаях — в 15 раз. Это положение вещей компенсировалось тем фактом, что коренное население не призывалось в армию, и оправдывалось ростом налоговой нагрузки на все население империи.
Одновременно происходило ослабление контроля со стороны русской администрации – боеспособные войсковые части переводились на Европейский военный театр, мобилизация среди казаков привела к тому, что в селениях остались женщины, дети и старики. Так, Семиреченское казачье войско, на которое пришелся центр восстания 1916 года, насчитывая 45 тысяч человек, выставило на фронты Первой мировой 24 сотни казаков. Военные гарнизоны были разбросаны по обширной территории и не могли контролировать настроения местного населения и локальные выступления.
Трагический акт
Коренное население Средней Азии не мобилизовывалось для участия в Первой мировой. Именно таким промежуточным статусом русская администрация объясняла изъятия у него земель и введение продовольственных повинностей – фактически коренные народы платили за свою безопасность.
Этот порядок был нарушен царским правительством 25 июня 1916 года – в этот день был издан акт о мобилизации 500 тысяч человек из Степного и Туркестанского краев для ведения работ в прифронтовой зоне. Историки отмечают, что провозглашение указа пришлось на время Рамазана, и он был воспринят мусульманами как святотатство. Реализация указа проявила все пороки колониальной администрации – местные старшины брали с соплеменников взятки за уклонение от службы и наоборот – сводили счеты, отправляя личных врагов на службу.
С первых чисел июля, когда слухи о мобилизационном акте исказили его суть, а его реализация «туземной администрацией» подтвердила худшие опасения в ее коррумпированности, начались выступления. 4 июля 1916 года в Ходженте полиция разогнала демонстрацию, требовавшую уничтожения мобилизационных списков. И все же борьба с мобилизацией на первом этапе была пассивной – откочевки в Китай и в горы, уничтожение мобилизационных списков, поджоги зданий местных администраций и т.п. В то время как власть не принимала должных мер по разъяснению своих действий и продолжала в приказном порядке забирать мужчин на тыловые работы, дестабилизирующие силы региона – от исламских радикалов до немецких агентов в западном Китае активизировались для превращения ненасильственного протеста в вооруженное восстание.
Настоятель Пржевальского собора описывал положение, в котором оказались русские переселенцы в грядущем центре восстания Семиречье: «В начале июля сего года была объявлена мобилизация киргиз в качестве рабочих на войну; тотчас же всех нас объял страх, вскоре заговорили, что киргизы не подчинятся этому закону. В начале августа между русскими пошла молва, что резня русских начнется в начале августа в новолуние. Между тем киргизы обманывали начальство, целовали свой Коран, давали клятву, что исполнят закон, а сами в это время точили свои ножи и пики. Положение наше было ужасное: Верный в 400 верстах, до Пишпека 370 верст, до Ташкента 833 версты. В Пржевальске была караульная команда в 70 человек, из них в село Сазоновку было послано двадцать солдат и в село Кольповку – десять человек; в городе оставалось около сорока винтовок, весь народ находился на войне, в городе и в 26 селениях оставались одни старики, женщины и дети».
Начало активной фазы восстания свидетельствует о его подготовленности, наличии вожаков и плана – ударить по растянутым армейским коммуникациям и одиноким укреплениям переселенцев. Священник Заозерский писал: «10 августа киргизы внезапно одновременно напали на беззащитные русские селения всего уезда, угнали скот, который был на пастбище; в поле убито было около 200 человек. 11 августа они вновь напали на селения, начали избивать жителей и жечь дома… В 9 часов утра 11 августа, когда киргизы были в 9 верстах от города, а дунгане – в 4 верстах, я приказал ударить в соборный колокол – в набат. Весь народ прибежал на соборную площадь с ружьями, вилами, кольями и прочим вооружением; стали молиться Богу, я исповедовал, причащал, все готовились к смерти…»
Восстание изначально приобрело характер этнической чистки. Восставшие жгли хутора, убивали семьи переселенцев. В ряде мест погромами руководили дервиши-проповедники под лозунгами «священной войны». Погибшим в бою дервиши обещали райскую благодать шахидов, а главным лозунгом восстания стала вовсе не борьба с мобилизацией, а создание исламского государства, то есть в реалиях Средней Азии возвращению к состоянию пятидесятилетней давности – резни всех против всех. Разрозненные отряды восставших быстро сбивались в партизанские армии под предводительством «народных вождей» – полевых командиров. Среди них, и это также типично для дальнейшей истории Средней Азии, выделились религиозные лидеры, «поднявшие меч ислама», и главари разбойничьих шаек, продолжившие свой промысел с новым размахом. Большую известность приобрел имам Касым-Ходжа из села Заамин, который во время проповеди призвал паству к борьбе с неверными, лично убил полицейского пристава и повел новообразованный отряд в поход на станцию Обручево, по дороге грабя и убивая.
Разгром отрядов религиозных проповедников был делом их первой встречи с регулярными русскими формированиями. Более серьезную угрозу представляли светские полевые командиры. Самые грозные из них — Амангельды Иманов и Алиби Джангильдин – развернули полномасштабную партизанскую войну в Тургайской области, осаждая на короткий срок города и исчезая бесследно в степи. Им удалось скрыться от разгрома в степях и после влиться в Гражданскую войну на стороне большевиков.
Самое точное описание восстанию дают воспоминания священника Заозерского и ему подобных очевидцев – это неожиданные и жестокие налеты конницы на мирные селения и повальное бегство восставших при появлении самых незначительных воинских формирований. После первого шока от нападений русские общины в крае начали формировать отряды самообороны, и у восставших не осталось места для маневра – их боевой дух стремительно падал. Обещания германских и турецких агентов ввести в Среднюю Азию войска заранее были провокацией, а идея религиозной войны вылилась в кровавую резню мирного населения и не была поддержана подавляющей частью населения.
Пропустив начало восстания, власти попытались замирить край двумя путями – приостановкой мобилизации коренных народов «на рытье окопов» и показательными репрессиями, которые бы остановили сомневающихся от участия в восстании. Об эффективности этих мер говорит тот факт, что в течение месяца большая часть очагов восстания была ликвидирована, а к октябрю все сколько-нибудь крупные банды – уничтожены. Всего в операции по подавлению выступления было задействовано 30-тысячный регулярный корпус и небольшие по численности местные ополчения.
О жестокости мер по подавлению восстания много писалось в советский период и новейшая публицистика любит называть эти меры «лютыми». Такие оценки даются в отрыве от жестокости восставших, которые боролись не с администрацией и не с законом о мобилизации, а пытались провести этническую чистку, вырезав все русское население, забывая даже о принципе Чингисхана о сохранении жизни тем, кто не дорос до тележной оси. Также важно, что речь шла о военном времени, в которое Россия несла огромные потери и сталкивалась ежедневно со значительно большим кровопролитием на Европейском военном театре, а это не могло не деформировать психологию властей и военных. Наконец, эффективность подавления восстания сохранила многие жизни и весь край от катастрофы, к которой его неминуемо бы привела эскалация конфликта.
