Первая военная Пасха совпала с юбилеем Ледового побоища. К этому времени отношение советского правительства к Церкви изменилось. Год назад, перед началом войны, в Ленинграде конная милиция пыталась разогнать верующих, пришедших на пасхальную службу. Однако год спустя, в апреле 1942 года, в ряде крупных городов было разрешено совершать Пасхальный крестный ход вокруг храмов с зажженными свечами, а в Ленинграде был отменен комендантский час.
В пасхальную ночь Ленинграда 1942 года был массированный налет вражеской авиации. Бомбардировки начались в 5 часов вечера в Великую Субботу и длились всю ночь с небольшими перерывами. Бомбы падали по действующим храмам, в том числе по Князь-Владимирскому собору, где люди ждали в очереди, чтобы исполнить свой христианский долг. Несколько человек были ранены.
Праздничное богослужение было перенесено на 6 часов утра, что позволило избежать большого числа жертв. Настоятель Князь-Владимирского собора протоиерей Николай Ломакин, который руководил храмом в тот период, описал налет в своих показаниях на Нюрнбергском процессе. Он описал страшную картина смятения, когда люди, не успевшие войти в храм, убегали в близ расположенные траншеи, а другие, вошедшие в храм, ожидали своей смерти, потому что сотрясение храма было настолько сильным, что непрерывно, в течение некоторого времени, падали стекла, куски штукатурки. Налет немецких самолетов продолжался вплоть до самого утра, всю пасхальную ночь. Ночь любви, ночь христианской радости, ночь воскресения была превращена немцами в ночь крови, в ночь разрушения и страданий.
Послушай, Бог… Еще ни разу в жизни
С Тобой не говорил я, но сегодня
Мне хочется приветствовать Тебя.
Ты знаешь, с детских лет мне говорили,
Что нет Тебя. И я, дурак, поверил.
Твоих я никогда не созерцал творений.
И вот сегодня ночью я смотрел
Из кратера, что выбила граната,
На небо звездное, что было надо мной.
Я понял вдруг, любуясь мирозданьем,
Каким жестоким может быть обман.
Не знаю, Боже, дашь ли Ты мне руку,
Но я Тебе скажу, и Ты меня поймешь:
Не странно ль, что средь ужасающего ада
Мне вдруг открылся свет, и я узнал Тебя?
А кроме этого мне нечего сказать,
Вот только, что я рад, что я Тебя узнал.
На полночь мы назначены в атаку,
Но мне не страшно: Ты на нас глядишь…
Сигнал. Ну что ж? Я должен отправляться.
Мне было хорошо с Тобой. Еще хочу сказать,
Что, как Ты знаешь, битва будет злая,
И, может, ночью же к Тебе я постучусь.
И вот, хоть до сих пор Тебе я не был другом,
Позволишь ли Ты мне войти, когда приду?
Но, кажется, я плачу. Боже мой, Ты видишь,
Со мной случилось то, что нынче я прозрел.
Прощай, мой Бог, иду. И вряд ли уж вернусь.
Как странно, но теперь я смерти не боюсь.
(предсмертное письмо, найденное в кармане шинели солдата Александра Зайцева, погибшего в 1944 году)