Наступательная или оборонительная доктрина ?

отadmin

Мар 11, 2023
Наступательная или оборонительная доктрина ?

С начала 60-х годов в советской исторических работах, касаясь вопросов советской военной стратегии и признавая правильность её ориентации на наступление, в то же время указывалось на недостатки в разработке оборонительных действий:

«Советская стратегия… считала оборону возможной и необходимой на отдельных направлениях, но не на всем стратегическом фронте. В принципе стратегия считала возможным вынужденный отход, но только на отдельных участках фронта и как временное явление, связанное с подготовкой наступления. Не разрабатывался вопрос о выводе крупных сил из-под угрозы окружения. Вопрос о контрнаступлении как особом виде стратегического наступления до Великой Отечественной войны не ставился…». (История Великой Отечественной войны Советского Союза. Т. 1. М., 1960).

«…советской военной теории не удалось создать последовательной концепции начального периода войны в том ее виде, который вытекал из опыта военных действий на западе. Она допускала, например, возможность проведения мобилизационного развертывания уже после начала войны, недостаточно конкретно занималась изучением таких вопросов, как ведение стратегической обороны, вывод войск из-под первого удара».

(История второй мировой войны. Т. 3. М., 1974)

В Перестройку стали появляться мнения, скептично относящиеся к правильности советских доктринальных установок. Из работ, вышедших уже в 21-м веке, можно назвать статьи А.В. Пасечника, С.В. Мошкина, Н.Ю. Кулешовой, кандидатскую диссертацию М.М. Минца. В концентрированном виде основная претензия выглядела так:

«Обоснование военной доктрины на основе победоносного опыта Гражданской войны со стороны Фрунзе и его сторонников привело к тому, что были абсолютизированы принципы маневренности и наступательности в подготовке командного и рядового состава РККА. Впоследствии они были «канонизированы» в печально известной формуле «война на чужой территории малой кровью», которая стала одной из важнейших причин страшных поражений Красной армии в начальный период Великой Отечественной войны».

(А.В. Пасечник)

Таким образом, проблема сводилась к идеологизации доктрины, основанной на догматическом классовом подходе революционной войны. Однако, если бы вышеперечисленные авторы не ограничивались бы только отечественными дискуссиями, а обратились бы к зарубежному опыту, то они нашли бы там немало обоснований в практичности наступательной стратегии без всяких ссылок на классовую сущность. Они встречаются как в военно-теоретических работах:

«Даже если общая политика страны направлена только к сохранению имеющегося, а не к новым завоеваниям, немедленное наступление, как только будут готовы силы, является делом первостепенной военной необходимости, — по крайней мере, на главном театре военных действий… Лишь в случае крайней необходимости, — например, когда на границу выходит союзная армия и, таким образом, силы значительно увеличиваются, — правительство может предписать выжидательное положение, которое вообще заключает в себе риск потери свободы действий и уступки местности. Во всяком случае опасности, присущие отсрочке наступления, должны быть уменьшены посредством мощной оборонительной организации, осуществляемой средствами долговременных укреплений».

(Кюльман Ф. Стратегия. Париж, 1924; М., 1939)

Никто иной как польский генерал Владислав Сикорский в «Будущей войне» задавался вопросом:

«следует задуматься над вопросом, возможна ли с чисто деловой точки зрения классическая оборона в будущей войне»?

Что же писал оппонент Р.-К.К.А. генерал Владислав Сикорский? Прогнившие западные демократии он обличил со свойственной его народу горячностью:

«Современные демократии, в общем, преклоняются перед обороной и хотят в случае вооруженного конфликта избежать во что бы то ни стало наступления. Это — необоснованный и ложный взгляд, так как в любом столкновении превентивное наступление является лучшим средством обороны. Поэтому, независимо от политики государства, которая должна иметь оборонительный характер, стратегическое наступление будет самым верным средством достижения цели, при условии готовности к нему в момент взрыва войны. Поэтому государство, последовательно готовящее наступательную войну, может иметь моральный и материальный перевес над противником, мыслящем и действующим в оборонительном духе.

Впрочем, следует задуматься над вопросом, возможна ли с чисто деловой точки зрения классическая оборона в будущей войне.

В открытом поле она, безусловно, будет кровавой эфемеридой, которая лишь в исключительных условиях сможет привести к успеху, да и то лишь к частичному». (Сикорский В. Будущая война: ее возможности, характер и связанные с ними проблемы обороны страны. Варшава, 1934; М., 1936).

Чтобы не говорил генерал Сикорский, в нормативных документах британцы вполне четко расставляли точки над «i»:

«Окончательное поражение противника требует наступательных действий. Успешная оборона, за которой не последует наступления, может в конечном счете только оттянуть поражение. Наступательный образ действий закрепляет за применяющим его инициативу и вместе с тем свободу действий, поднимает моральное состояние его войск и наоборот подавляет моральное состояние войск противника и заставляет его держаться оборонительного образа действий».

(Английский полевой устав 1929 г. Ч. II. Ведение операций)

Для сравнения, что писали официально сами поляки:


«Доминирующая идея Инструкции — постоянное стремление решать боевые задачи наступлением, ибо только наступление дает моральное превосходство и только оно приводит к уничтожению противника».

(Приказ о введение в действие польского полевого устава 1931 г.)

Может за океаном пропагандировали Св. Стратегическую Оборону? Тоже нет:


«Только благодаря наступательным действиям командир может проявить свою инициативу, сохранить свободу действий и навязать свою волю противнику… Стратегически оборонительная задача часто решается более эффективно путем наступательного действия. Часто бывает необходимо численно более слабой стороне ударить раньше для того, чтобы обеспечить себе преимущество начального успеха, или для того, чтобы упредить собственное поражение ввиду все возрастающего превосходства сил противника».

(Временный полевой устав армии США 1939 г.)

К слову, последний пример можно проиллюстрировать словами М.В. Фрунзе, рассказывавшего о борьбе с Врангелем осенью 1920 г.:

«Он был всегда слабее нас; Красная армия была несомненно сильнее его, но что же мы видим на деле? Сохраняя инициативу на своей стороне, производя постоянно наступления в том или ином направлении, он долго срывал нашу подготовительную работу, не давая возможности собраться с силами для нанесения решающего удара и даже одерживая крупные победы. Я вспоминаю один момент, когда мы готовились к последней решительной операции. Врангель в первых числах октября вновь попытался сорвать подготовку. Переправив ударную группу на днепровское правобережье в районе Александровска, он ударил по 2-й конной армии и приданным ее частям пехоты. Несмотря, на то, что этот удар я ожидал и для отпора были стянуты превосходные силы, все-таки первоначально мы потерпели ряд крупных неудач. Для нас должно быть ясно, что сторона, держащая инициативу, сторона, имеющая в своем распоряжении момент внезапности, часто срывает волю противника и этим самым создает более благоприятные для себя условия».

А как обстояли дела в рядах отечественных военных мыслителей? В ряде современных работ (А.А. Кокошин, Ю.Ф. Думби, М.М. Минц) главным предвоенным адептом стратегической обороны называют известного отечественного военного деятеля А.А. Свечина. В основном потому, что он являлся сторонником т.н. «стратегии измора» в противоположность «стратегии сокрушения». При этом авторами допускается существенная ошибка: «стратегия измора» является признаком не вида боевых действий (стратегической обороны), а длительности конфликта. Из-за этого, например, в диссертации Минца сосуществуют два утверждения: 1) «неизменным с конца 1920-х гг. и вплоть до 1941 г. оставалось представление о будущей войне как о затяжной тотальной войне на истощение»; 2) «концепция «[стратегии] сокрушения» оставалась преобладающей в представлениях советского руководства вплоть до начала Великой Отечественной войны».

Когда в марте 1930 г. Свечин написал письмо наркому Ворошилову о своём видении будущей войны СССР с западной коалицией, то он почему-то не предложил ту самую стратегическую оборону по всему фронту с целью накопления сил и выжидания удобного момента для контрнаступления:

«Задача красной стратегии в начальный период войны заключается в том, чтобы ухватиться за слабейшее звено в системе построения неприятельских фронтов, добиться верного и крупного успеха и быстро вернуть себе свободу маневра главных сил. Эта задача будет выполнена только при направлении начального удара на Румынию… Разгром румынской армии должен быть закончен Красной Армией молниеносно. 2 недели с момента форсирования Днестра являются максимумом… Красная Армия, одновременно с вторжением в Румынию на фронте в 300 километров, должна быть готова выдержать оборонительное сражение на таком же фронте против 40 польских дивизий. Наши военные задачи сводятся к тому, чтобы подготовить Красную Армию с успехом выдержать эти оба одновременные экзамена».

Что же касается приоритета «стратегии сокрушения» в советском планировании, о котором пишут авторы, опираясь на дискредитацию Свечина и других старых специалистов в начале 30-х, то оно в принципе не имело места. Ещё Фрунзе указывал в 1925 году, что «при столкновении первоклассных противников решение не может быть достигнуто одним ударом. Война будет принимать характер длительного и жестокого состязания… это означает переход от стратегии молниеносных, решающих ударов к стратегии истощения». При этом в отдельных случаях не исключались и войны со скоротечным характером, а поэтому нельзя абсолютно отказываться от стратегии молниеносных ударов.

Десять лет спустя ему вторил другой видный автор:

«В своей подготовке к обороне страна и армия пролетарской диктатуры не могут и не должны связывать себя какой-либо одной формой войны… в конкретных условиях соотношения сил на войне социалистическое государство может стать перед необходимостью вести войну на «измор» или сочетанием действий «сокрушения» и «измора». Вот почему, готовя свою армию к тому, чтобы она была способна наносить сокрушающие удары, вооружая ее отвечающими этой задаче средствами, страна и ее экономика должны быть готовы на тот случай, если бы в ходе войны страна была поставлена перед необходимостью вести ее на «измор». Красная армия сумеет использовать все формы ведения войны в интересах полного разгрома противника».

(Славин И.Е. Вопросы военного дела в свете материалистической диалектики. М., 1935)

Доступные материалы по советскому военно-экономическому планированию так же говорят о том, что подготовка шла в русле ведения длительной борьбы, растянутой на несколько лет. Как в воду глядели, на самом деле.

Говоря о потенциальном превосходстве стратегической обороне, фанаты стратегической обороны почему-то не упоминают такой лабораторный пример, как французская кампания 1940 г. Хотя, казалось бы, союзники завершили мобилизацию и развёртывание ещё в сентябре 1939 г. и у них было 9 месяцев на упрочнение своих позиций. В итоге в западной историографии на регулярной основе в списке причин поражения Франции указывается её приверженность к оборонительной доктрине (к которой она по внутренним причинам перешла в конце 20-х годов), породившая стремление к централизации, безынициативности и медлительности.

«С самого начала сражения, что более всего поражало во французском реагировании [response] в 1940 году – так это его медлительность: например, отложенная на утро 14 мая контратака генерала Лафонтена под Седаном, или ещё более отложенная в следующий день атака генерала Флавиньи, или задержка в посылке 1-й бронетанковой дивизии против Роммеля, и так далее». (Jackson J. The Fall of France: The Nazi Invasion of 1940. Oxford UP, 2003).

Что иронично, двадцатью годами ранее во французском пехотном уставе было указание на этот случай:

«Наступательный дух должен быть сильно развит. Это не значит, что нужно атаковать всегда и несмотря ни на что, но легче удержать чересчур ретивых исполнителей, чем сделать их энергичными, если они чересчур склонны обороняться».

(Французский устав маневрирования пехоты 1920 г.)

Победа на Марне в 1914 году во многом была обеспечена энергичными перебросками войск французским командованием после неудач в приграничных сражениях, позволившие создать новые ударные группировки и перейти к контрударам, а дальше и в контрнаступление. Да, французов критиковали за знаменитый élan (порыв), но он же придал им способность быстро реагировать и принимать решения в изменившейся ситуации, когда «что-то пошло не так». Этой энергичности очень не хватало французским командирам от дивизии и выше двадцать шесть лет спустя. Схожая энергичность была продемонстрирована советским командованием в 1941-м году, уже в конце июля приведшая к изменению германских планов. Недаром американский автор Дэвид Гланц назвал книгу, посвящённую Смоленскому сражению, «Барбаросса», сошедшая с рельс» (Barbarossa Derailed).

Идеальным образцом стратегической обороны для 1941 года некоторые авторы (Кокошин, Минц) видят Курскую дугу, распространённую на весь советско-германский фронт. Однако, ещё в начале 60-х ряд советских авторов предостерегал от идеализации обороны под Курском, указывая на её исключительность:

«Оборона под Курском не была обычной и не являлась типичной для минувшей войны. Здесь создавалась крупная стратегическая группировка не для обороны, а в целях большого летнего наступления советских войск. Однако в силу специфических условий, сложившихся в районе Курского выступа, когда стало известно, что противник перейдет в наступление, было принято решение на некоторое время использовать нашу наступательную группировку для целей обороны, измотать войска врага и затем переходом в контрнаступление окончательно разгромить его. Наличие нашей наступательной группировки, превосходящей группировку противника в силах и средствах, наложило свой отпечаток на весь характер обороны — ее инженерное оборудование, эшелонирование боевых порядков, активность».

(М.В.Захаров, цитируется по Колтунов Г.А., Соловьев Б.Г. Курская битва)

Курск не пример, в общем. В конце концов, слова «стратегическая оборона» не обладают волшебным свойством, после произнесения которых появляются масштабные полевые укрепления, занимающие их в нужной плотности войска и сильные оперативные резервы. В любом случае требуются мобилизация и завершённое стратегическое развёртывание. При их отсутствии любые планы (наступательные ли или оборонительные) в тех условиях не работали.

А вот наступательный дух играл даже когда все полетело в тартарары на уровне стратегии. «Легче удержать чересчур ретивых исполнителей, чем сделать их энергичными», как справедливо замечено во французском уставе.

Экспертная оценка Василевского

Если доктрина была ОК, то почему случился 1941 г.? Почему нужные мероприятия не были проведены заранее (мобилизация) или проводились в значительно меньших масштабах, чем требовалось (выдвижение войск из глубинных округов ближе к границе) – однозначно ответить сложно. Скончавшийся 70 лет назад тов. Сталин, к сожалению, мемуаров на этот счёт не оставил, но именно политическое руководство отвечало за своевременное нажатие пресловутой «красной кнопки» (запуска процесса перевозки войск, мобилизации и развертывания к границам).

Были ли другие варианты? Маршал Василевский, отвечая на письма читателей своих мемуаров, в свое время написал:

«Как видно, причин для того, чтобы добиваться оттягивания сроков вступления СССР в войну, имелось достаточно и жесткая линия Сталина не допускать того, что могла бы использовать Германия как повод для развязывания войны, оправдана историческими интересами социалистической Родины. Но вина его состоит в том, что он не увидел, не уловил того предела, дальше которого такая политика становилась не только ненужной, но и опасной. Такой предел следовало смело перейти, максимально быстро привести Вооруженные Силы в полную боевую готовность, осуществить мобилизацию, превратить страну в военный лагерь. Следовало, видимо, тянуть время где-то максимум до июня, но работу, какую можно вести скрытно, выполнить еще раньше. Доказательств того, что Германия изготовилась для военного нападения на нашу страну, имелось достаточно — в наш век их скрыть трудно. Опасения, что на Западе поднимается шум по поводу якобы агрессивных устремлений СССР, нужно было отбросить. Мы подошли волей обстоятельств, не зависящих от нас, к рубикону войны, и нужно было твердо сделать шаг вперед. Этого требовали интересы нашей Родины».

(ВИЖ. 1978. № 2)

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *


Если нашли ошибку, нажмите CTRL + ENTER