Кадр из фильма «Иван Грозный» (1945 год). Режиссёр Сергей Эйзенштейн
Материал взят из сайта Warspot
Автор: Виталий Пенской
В 1554 году очередной раунд русско-ливонских переговоров закончился согласием ливонцев на требования Москвы. Среди них была и выплата пресловутой «юрьевской дани» за все предыдущие годы — с той лишь поправкой, что, по мнению ливонской стороны, нужно было не «собрать» дань, а «сыскать» её. После долгих дебатов и обсуждений ландсгерры утвердили договор с «протестацией», подразумевая под ней своё право подать иск о признании обязательства выплаты дани в имперский суд. Никто из ливонских дипломатов, похоже, не обратил внимания на фразу, которую произнес келарь Терпигорев: «Какое дело моему государю до императора? Давайте сюда грамоту: не хотите платить дань моему государю, так он возьмёт её у вас сам!». Иван Грозный своё царское слово на ветер не бросал: если уж пообещал сам явиться за данью — значит, так тому и быть. Ливонцы же посчитали дело сделанным и предались своим прежним развлечениям, проводя время «в травле и охоте, в игре в кости и других играх, в катанье верхом и разъездах с одного пира на другой, с одних знатных крестин на другие, с одного вака (вак или гак — земельное владение) на другой, с одной ярмарки на другую». Между тем время, отведённое ливонцам московским государем «для исправленья», близилось к концу.
Час расплаты
В марте 1557 года очередное ливонское посольство прибыло в Москву со своими грамотами и ответом насчёт проведённого «разыскания», но без денег. «Розыск» в ливонских архивах дал вполне ожидаемый результат: никаких грамот с обязательствами платить некую дань московиту найдено не было. Разгневанный Иван «послом у собя быти не велел и отпустил их бездельно с Москвы». Вслед за этим Иван наказал строжайшим образом воспретить поездки русских купцов в Ливонию и послал окольничего князя Д.С. Шестунова, П.П. Головина и дьяка И. Выродкова «на Нерове ниже Иванягорода на устье на морском город поставить для корабленаго пристанища». Новая пристань должна была, по замыслу царя и его советников, перехватить поток грузов, притекавших в орденскую Нарву, и направить этот поток в русские владения.
Ливонские ландсгерры никак не отреагировали на эти грозные предзнаменования. Очевидно, все их помыслы в то время были связаны с продолжавшимся внутренним конфликтом и непростыми отношениями с Сигизмундом II. К исходу лета 1557 года ситуация обострилась настолько, что дело едва не дошло до полноценной войны: польский король не только сосредоточил на границе с Ливонией свои войска, к которым намеревался присоединиться и герцог Альбрехт, но и заготовил грамоту с объявлением войны Ливонской «конфедерации». Понятно, что в этих условиях было не до «юрьевской» дани и угроз московита — пожар вот-вот должен был вспыхнуть в другом углу, и надо было тушить в первую очередь его.
Когда же в середине сентября конфликт с Польшей благополучно — относительно, конечно, — разрешился, ливонские ландсгерры и сословия решили вернуться к московской проблеме. Любопытно, что собравшиеся в Риге представители ливонских сословий изъявили согласие выплатить Сигизмунду II затребованные им 60 тысяч талеров в счёт возмещения военных расходов польской короны. Значит, ливонцы имели «заначку», которой могли пожертвовать ради замирения с тем или иным грозным соседом. А если они были готовы заплатить Сигизмунду, то почему у них не нашлось решимости сделать то же самое и в отношении Ивана? Ведь на том же ландтаге решено было остаток собранных для удовлетворения сигизмундовых претензий средств отдать московиту. Добропорядочные немцы намеревались это сделать в январе 1558 года. Так или иначе, но, выразив сожаление, что из-за одного слова («собрать» и «сыскать») возникла такая большая проблема, ливонские ландсгерры решили отправить к Ивану новое посольство.
Это посольство прибыло в Москву в конце 1557 года, чтобы не мытьём, так катаньем уговорить московитов пойти на снижение суммы затребованной дани и прочих выплат. Поняв, очевидно, что большего вытрясти с «немцев» не получится, Иван согласился, однако заявил, что он желает получить деньги здесь и сейчас. Впрочем, можно и завтра — он согласен подождать ещё день. И тут А. Адашев и И. Висковатый, которые вели от имени царя переговоры, услышали от послов, что у них нет с собой оговорённой суммы. Московские дипломаты не поверили своим ушам, и Адашев на всякий случай переспросил: «Так у вас и вправду при себе ничего нет?» Фогт епископа Дерпта Герман Мельхиор Гроттхузен на это отвечал: «Нет. Ваши милости должны принять во внимание, что мы, отправляясь в столь долгий путь, не взяли с собой ничего, кроме как на оплату продовольствия».
Узнав о том, что прибывшие от дерптского епископа и магистра послы не привезли собой денег и намерены торговаться о времени и месте передачи затребованной суммы, Иван, по словам имперского дипломата И. Гофмана, «разгневался на них и в великой ярости стал рвать на себе одежду и сказал обоим посольствам, не считают ли они его за дурака». Перепуганные послы попробовали было занять денег у московских «гостей», торговавших с Ливонией и не заинтересованных в прекращении торговли из-за войны, — они и так уже понесли убытки из-за введённого Иваном запрета на торговые поездки к «немцам». Однако взбешённый поведением ливонских ландсгерров, водивших его за нос столько времени (отметим, что вряд ли Ивану не было известно об условиях Позвольского мира и решении рижского ландтага), царь запретил кредитовать незадачливых послов и велел Гроттхузену со товарищи немедленно убираться из Москвы.
На прощальном обеде ливонцев усадили за стол и подали им пустые блюда, после чего «безделных» послов и их свиту буквально взашей вытолкали с занимаемого ими двора в Москве. Несолоно хлебавши послы отправились в дальнюю дорогу. По пути с ливонцами, обгоняя их караван, следовали казавшиеся нескончаемыми колонны русских войск: конные дети боярские и татары, стрельцы и казаки на санях, обоз и артиллерия-наряд. До вторжения русских войск в Ливонию оставались считанные дни.
Нашествие двунадесят язык
К организации похода на непонятливых ливонских «немцев» за «их неправды» в Москве отнеслись серьёзно. Посланная рать должна была продемонстрировать магистру и прочим ландсгеррам и мужам Ливонии, да и не им одним, что царь не шутит и что в его силах вообще стереть «землю Ливоньскую», обратив её в прах и пепел. Летопись передаёт подробную роспись рати, явно заимствованную из разрядных записей, которые велись в Разрядном приказе.
«Царь и великий князь отпустил ратию на маистра Ливонскаго и на всю землю Ливоньскую за то, что целовали крест государю дань принести по гривне с человека с Юрьевской области и в ыных земьских делех да не исправили по перемирным грамотам на в чом и дани не привези и, на чом целовали, в том в всем солгали».
И за ту их ложь и неисправление воевать «Ливоньскую землю» отправились
«в болшем полку царь Шигалей (Шах-Али, незадачливый казанский «царь»), а бояр и воевод князь Михайло Васильевич Глиньской да Данило Романович (царские родственники — брат матери Ивана и царский шурин), да Черкаскые князи Сибок з братиею».
Это Большой полк, а
«в передовом полку царевич Тахтамыш (еще одна наизнатнейшая персона — чистокровнейший Чингизид из рода астраханских «царей», двоюродный брат Шах-Али и кандидат на крымский стол), а бояр и воевод Иван Васильевич Шереметев Болшой да Олексей Данилович Басманов (два героя битвы при Судьбищах), да Черкаские князи князь Иван Маашик з братьею; да в передовом же полку Данило Адашев (брат всесильного в то время временщика Алексея Адашева), а с ним Казаньские люди ис Казани и из Свияги и из Чебоксар, и Черемиса и новокрещены».
В полку правой руки, согласно росписи, был
«царевич Кайбула (ещё один астраханский «царевич», как и Шах-Али и Тохтамыш — потомок того самого Ахмата «царя», приходившего на Угру в 1480 году), а воевод боярин князь Василей Семёнович Серебряной да околничей Иван Василиевич Шереметев Меншой; да в правой же руке князь Юрья Репнин, а с ним Городецкие люди, сеит и князи и мурзы; а в левой руке воевод боярин князь Петр Семенович Серебряной да Михайло Петров сын Головин; а в сторожевом полку воевод князь Ондрей Михайлович Курьбской да Пётр Петров».
Перечитывая эту роспись, невольно хочется воскликнуть: великой честью почтил Иоанн Васильевич «маистра» и всю «землю Ливоньскую»! «Царь», два «царевича», царский дядя и царский же шурин, брат могущественнейшего временщика, — и это не считая многих горских князей и собственно русских воевод, прославленных во многих походах и боях. Под ними «ходили» 38 сотенных голов (13 — в Большом полку, 8 — в полку Правой руки, 7 — в полку Левой руки, по 5 — в Передовом и Сторожевом полках), командовавших детьми боярскими новгородскими и псковскими и «московскых городов выбором многие». Татары «ходили» под началом собственных командиров, а те находились под контролем русских «комиссаров». Помимо этого, в состав рати вошли два стрелецких приказа — голов Тимофея Тетерина и Григория Кафтырева. Очевидно, не обошлось без казаков и сборных с Новгорода и Пскова пищальников. По аналогии с другими походами той эпохи можно оценить численность русской рати примерно в 12–14 тысяч «сабель» и «пищалей», не считая «кошевых людей», которых было не меньше 4–5 тысяч человек.
Любопытно сравнить эти примерные цифры с теми данными, которые содержатся в ливонских источниках. Ливонские хронисты по старой доброй традиции изрядно преувеличили размер царской рати. Иоганн Реннер писал, к примеру, о 65 тысячах московитов, Франц Ниенштедт — о 40 тысячах. В переписке же орденских должностных лиц друг с другом цифры приводились иные, существенно меньшие. Орденские комтуры и фогты доносили, а допросы пленных подтверждали их сообщения, что московитов было от 21 до 33 тысяч бойцов, в том числе тысяча аркебузиров-schutzen, по большей части конных. Всадники, многие окольчуженные, были вооружены копьями, луками и саблями. А вот тяжёлой артиллерии у московитов не было: с ними находилось всего лишь 3 дюжины «telhakenn», или «röre», — тяжёлых мушкетов-гаковниц, лёгких орудий либо же фальконетов.
Если отбросить заведомо преувеличенные сведения из ливонских хроник, то в орденской переписке сведения о численности русской рати если и были завышены, то не слишком сильно. Особенно если учесть, что у страха глаза велики, а государевым ратникам перед походом строго-настрого наказывалось в случае пленения сообщать неприятелю, что «нам, молодым людем, ведати о нём (московском войске) нелзе», но известно им, что «войско московское велико».
«Жечь, убивать, грабить»
Задача, которую Иван Грозный поставил перед своими стратилатами и воинниками, прямо вытекала из максимы «война есть продолжение политики иными средствами». Если не удалось добиться своей цели в ходе переговоров, значит надо менять способы её достижения. Да и в конце концов, раз государь обещал сам явиться за затребованной и обещанной данью, надо исполнить своё слово, а заодно и показать всем, в том числе великому князю литовскому и королю польскому Сигизмунду II, да и шведскому королю Густаву тоже, что с московским государем шутки плохи.
Чтобы ливонцы прочувствовали на своей шкуре, что худой мир лучше доброй ссоры, «царь» Шах-Али и государевы воеводы должны были, вступив в ливонские пределы, «роспустить войну». За многие десятилетия «общения» с татарами русские хорошо усвоили эту манеру ведения войны. Её суть можно представить себе, к примеру, из описания, оставленного польским послом М. Броневским, дважды ездившим в Крым с посланиями от короля Стефана Батория:
«Когда Хан достигнет с войском крепости, города, деревни, села, или вообще обитаемых мест, то оставив при себе князей, мурз и первых придворных, а также лучшую часть войска из храбрейших и надёжнейших, числом около 10 или 15 тысяч, для осады крепости, или для защиты лагеря, остальную часть армии, состоящую также из нескольких тысяч, вместе с калгою, прочими мурзами и солтанами, отправляет вперёд. Это войско, разделившись на отряды, из которых каждым командуют лучшие и способнейшие военачальники, рассевается и растягивается в длину и в ширину вёрст на десять (1 верста равна 1,07 км) и более. Смотря по взаимному между собою соглашению, они в течение семи или восьми, а наименее трёх или четырёх дней рассыпаются отрядами по разным местам и предавая всё мечу и огню, грабя и захватывая добычу, возвращаются в лагерь. Если к назначенному для сбора дню какой-либо из отрядов не возвратится, то, не ожидая их, вся армия с необыкновенною быстротою снимается с лагеря и двигается далее».
Всё это время высланные вперёд татарские сторожи внимательно наблюдают за реакцией неприятеля на вторжение. Если «неприятельское войско не двигается против Хана, тогда он, разделив на отряды несколько тысяч лучших и ещё не утомлённых всадников, отправляет их в места ещё неопустошённые». Повторив это действие несколько раз и дав своему войску вдоволь поживиться в неприятельских владениях, хан отдавал приказ поворачивать домой. Поход завершался. Оставалось только дойти до дома и поделить взятую добычу.
В соответствии с этой моделью и собирались действовать русские воеводы. Манеру их действий ливонские хронисты, изрядно подзабывшие за долгие годы мира, что такое настоящая война, описывали тремя словами, кратко и ёмко: «brennen, morden und rauben» — «жечь, убивать и грабить». Осады и кровопролитные штурмы городов и замков в их задачу не входили, если только не получалось взять их внезапно, «изгоном».
Как отмечал Б. Рюссов, «московит (Иван Грозный) начал эту войну не с намерением покорить города, крепости или земли ливонцев; он хотел только доказать им, что он не шутит, и хотел заставить их сдержать обещание, и запретил также своему военному начальнику осаждать какую-либо крепость». Об этом же писал позднее и участник похода князь Андрей Курбский. По его словам, воеводам было наказано «не градов и мест добывати, но землю их (ливонцев) воевати».
В общем, выпуская своих «железных псов», Иван убивал сразу нескольких зайцев: его воинники могли удовлетворить страсть к славе, пополнить свои торока и перемётные сумы ливонскими «животами» и нахватать пленников, которых можно было потом продать или отправить работать в свои поместья. Новые казанские подданные «белого царя» не только могли наравне с русскими служилыми людьми изрядно поживиться в новых «охотничьих угодьях», но и направить свою буйную энергию не на борьбу с новым властелином, а на его врагов. А ливонские ландсгерры должны были убедиться в том, что не исполнять свои обещания грозному царю чревато весьма неприятными последствиями.
На войне как на войне
Первыми убедились в серьёзности намерений государевых служилых людей жители Псковщины. Неизвестный псковский книжник с сожалением писал в своей летописи, что «князь Михайло (Глинский) людьми своими, едоучи дорогою, сильно грабил своих, и на рубежи люди его деревни Псковъские земли грабили и животы секли, да и дворы жгли христианьския». И если уж на родной земле ратники не особенно церемонились, «силно имая» у поселян провиант и фураж, то тогда стоит ли удивляться тому, что, перейдя границу, они дали волю своим привычкам? «Как только перешли они (русские) границу, — писал потом Ф. Ниенштедт, — сейчас засверкали топоры и сабли, стали они рубить и женщин, и мужчин, и скот, сожгли все дворы и крестьянские хаты и прошли знатную часть Ливонии, опустошая по дороге всё».
Исполняя государев наказ, 22 (в других источниках 25) января 1558 года Шах-Али и князь М.В. Глинский со товарищи в четырёх местах пересекли русско-ливонскую границу на псковском направлении (очевидно, отсюда и разница в датах) и, разделившись, приступили к выполнению поставленной задачи. Основные силы во главе с князем Глинским и «царём» Шах-Али двинулись на северо-запад, на Дерпт-Юрьев, обходя Чудское озеро.
Другая часть сил была отряжена на запад и юго-запад. Этой «лёхкой» ратью командовали князья В.И. Барбашин и Ю.П. Репнин, а также Д.Ф. Адашев. Помимо татар, «черкас пятигорских» и некоторого числа русских детей боярских, в неё вошли посаженные на-конь или сани стрельцы стрелецкого головы Т. Тетерина, а также казаки. Им отводилась роль огневой поддержки действий лёгкой русской и татарской конницы на тот случай, если вдруг им доведётся встретиться с противодействием ливонских войск.
Действия этой «лёхкой» рати увенчались полным успехом. Составитель официальной государевой летописи писал потом, что «князь Василеи и князь Юрьи и Данило воевали десять ден», и «у Нового городка (Нейгаузена) и у Керекепи (Кирумпэ) и у городка Ялыста (Мариенбурга) да у городка у Курслова (Зоммерпалена) да у Бабия городка (Улцена) посады пожгли и людеи побили многих и полону бесчислено множество поимали». За десять дней служилые люди Барбашина, Репнина и Адашева опустошили местность «подле Литовскои рубеж, вдоль на полтораста вёрст, а поперег на сто вёрст».
Впрочем, стоит ли удивляться той скорости, с которой действовали русские и татары, — и те, и другие изрядно поднаторели в такого рода «малой» войне. Подвергнув разорению владения Ордена и рижского архиепископа, они приковали к себе внимание магистра В. фон Фюрстенберга и архиепископа Вильгельма и не позволили им оказать помощь епископу Дерпта Герману. На его, главного виновника конфликта, земли и обрушился основной удар русского войска.
Пока «лёхкая» рать опустошала земли рижского архиепископа и Ордена, Шах-Али и князь Глинский со своими людьми огненным валом прокатились по южной части Дерптского епископства и подступили к самому Дерпту. Со стен города епископ Герман и его канцлер Юрген Гольтшюр, давший совет не платить дань, а подать «протестацию» в имперский суд, могли воочию наблюдать за последствиями своих действий. Огненное зарево ночью и дымные столбы днём, толпы беженцев, со своим скарбом и скотом стекавшихся в надежде на спасение к городским воротам, лучше всяких слов свидетельствовали о правоте Якоба Краббе, доброго дерптского бюргера, выступившего в роли толмача на переговорах с келарем Терпигоревым. Тогда он произнёс слова, которые привели в уныние епископа и его совет:
«Почтенные господа, если мы печатью закрепим дань великому князю, то значит, с жёнами и детьми попадём в совершенное рабство. Да и можете ли вы одобрить подобную дань? А всё-таки её надо принять и выплачивать, потому что иначе земля наша будет опустошена и выжжена. Великий князь уже давно снаряжает для этого великую силу; это знаю я наверно».
Увы, теперь уже было слишком поздно. Колесо войны, в пламени и дыму катившееся по ливонской земле, нельзя было остановить. Попытки воспрепятствовать действиям русских полков не имели успеха: слабые ливонские отряды неизменно терпели поражения в стычках с русскими, как это было, к примеру, под самим Дерптом или 4 февраля под городком Фалькенау (русские называли его Муков). Оставалось только надеяться, что московиты, вдоволь насытившись, покинут Ливонию и уйдут в свои пределы.
Тем временем русские полки «сошлися с царём и с воеводами под Юрьевом дал бог здорово». Суровая зима («зима была тогды гола без снегоу с Рожества христова, и ход был конём ноужно грудовато») не была для них помехой. В течение трёх дней соединённая русская рать беспощадно опустошала дерптскую округу. Затем, переправившись через реку Эмбах (современная Эмайыги в Эстонии), войска двинулись дальше к северу, «направо к морю». Как писал летописец, воеводы «воину послали по Ризской дороге и по Колыванской и воевали до Риги за пятьдесят вёрст, а до Колывани (Ревеля) за тридцать». Рассылаемые же воеводами во все стороны мобильные отряды делали то, что им было приказано — brennen, morden, rauben und todschlagenn.
Примером действий одного из таких отрядов может служить экспедиция под Лаис. Получив от пленников известия о том, что под ним «большая збеж», воеводы «под Лаюс город посылали голов стрелецких Тимофея Тетерина да Григория Кафтырева, а с ними их сотцкие с стрельцы, да голов с детми боярскими Михаила Чеглокова да Семёнку Вешнякова да Фёдора Ускова и Татар и Черкас и Мордву». 5 февраля 1558 года «головы под город пришли, — писал русский летописец, — а посад пожгли и побили многих людеи, убили болши трёх тысяч, а поимали множество полону и жеребцов и всякие рухледи».
За время двухнедельного рейда, по словам историка А.И. Филюшкина, было сожжено и разграблено около 4 тысяч дворов, сёл и мыз — практически без сопротивления с ливонской стороны. Ландсгерры оказались не в силах быстро мобилизовать свои силы и попытаться отбросить агрессоров обратно в его пределы.
В середине февраля 1558 года русское войско пересекло границу южнее Нарвы, переправившись через Нарову по Козьему броду «выше города Ругодива». Потери царского войска, по словам русского летописца, были минимальны: «а государевых людеи убили под Курсловом в воротех Ивана Ивановича Клепика Шеина да в загонех и ыных местех пяти сынов боярских да стрелцов десять человек да трёх татаринов да боярских человек с пятнадцать, а иные люди дал бог здорово».
Вернувшись в Псков, Шах-Али, по словам Б. Рюссова, направил епископу Герману письмо, в котором писал:
«Так как ливонцы не сдержали своего клятвенного обещания царю всея России, но обманули его, то царь всея России был принужден идти на них войною; эту войну они сами, ливонцы, навлекли на страну своей несправедливостью. Если же они впредь хотят, чтобы их страна была цела и невредима, то тотчас же должны отправить посольство с обещанными деньгами к великому князю. Когда прибудет посольство, тогда он будет ходатайствовать с другими князьями и воеводами за ливонцев, чтобы в Ливонии более не проливалось человеческой крови».
Первый акт ливонской драмы был сыгран, занавес опустился. За кулисами началась подготовка ко второму акту.
Источник: https://warspot.ru/11330-livonskiy-uzel-vremya-platit-dolgi
