Меня ждала первая неприятная встреча с начальником политотдела базы Кондратюком. Я просил вызвать его из Очакова для серьезного разговора.Кондратюка я знал с 1927 года, когда мы оба были на годичных курсах переподготовки политруков при Сумской артиллерийской школе имени С. С. Каменева. Увидев его, я заметил, что он сильно постарел.Встретившись, мы не стали вдаваться в воспоминания, сразу перешли к обсуждению положения в стране, на юге, в районе Одессы.— Дела наши, видимо, плохи, — не то спрашивая, не то утверждая, сказал Кондратюк. — Мы никак не придем в себя после внезапного нападения.
«Сколько же нужно времени, чтобы прийти в себя?— Все рушится… — Кондратюк потянулся к папиросе. — Можно?— Кури!Молча смотрим друг на друга.— Что ж молчишь? Говори, — нарушил я молчание.— Зная вас, хочу сказать правду… Не могу смотреть, как отступают наши… Сдача городов… Гибель людей… Когда я ехал из Очакова, — Кондратюк сильно волновался, — картина отхода частей по Николаевской дороге меня потрясла. Не могу забыть, как самолеты безнаказанно расстреливали бредущих и едущих по шоссе… Страшно стало…— И мне было страшно. Я тоже ехал сюда по Николаевской дороге.— Дело не в том, — отмахнулся Кондратюк. — Хорохорится Гавриил Васильевич: не сдадим, говорит, выстоим… А с чем выстоим? Даже оружия нет… Меня только и спрашивают: товарищ полковой комиссар, когда кончим отступать? Почему клялись, что воевать будем только на территории врага? Почему немец напал внезапно? Где мы были?.. А что я им скажу? Я же начальник политотдела, а сказать ничего не могу.
«Значит, руки вверх — и все?! — Я начал злиться. — Вяжите, мол, нас, немцы, сжигайте наши города. Так, что ли?— Нет.— А как? Ты ведь комиссар… совесть людская. Были б люди, а оружие будет. Не сегодня, так завтра.Если бы я не почувствовал, что Кондратюк пытается докопаться до истины, пересилить себя, если бы он без разговоров согласился со мной, пообещал бы, что изменится, это вызвало бы сомнение в его искренности, и я бы немедленно отстранил его от работы. Но я знал Кондратюка и хотел сберечь человека.— Что будем делать? — сухо спросил его.— А вы еще верите мне?— Пока верю.— Правда?— Хочу верить…Кондратюк ожил. На глазах его показались слезы. Не актерские. Сам уверовал в свое исцеление.Теперь, обдумывая все случившееся с ним, я не жалею, что поверил тогда ему. Надеялся, что превозможет в себе малодушие и слабость, а почувствовав доверие к себе, станет еще сильнее…
Из мемуаров И. И. Азарова
