Часть 10. Afterparty.
Итак, сражение под Везенбергом закончилось «боевой ничьёй». Псковичи и низовцы разогнали датчан и дерптцев. Орден опрокинул новгородский полк и сжёг обоз, сорвав стратегические планы русской стороны по штурму замка и, возможно, походу на Ревель. Партнёры по опасному политическому процессу расстались «не полностью взаимно удовлетворёнными».
Как сообщает Повесть о князе Довмонте в редакции Псковской первой летописи, литовский эмигрант, чтобы не тратить время впустую, ограбил эстские земли в Поморье.
ПоД:
«И прошед горы непроходимыя, и иде на Вируяны, и плени землю их и до моря, и повоева Поморие, и паки возвратися, исполни землю свою множеством полона.»
Поморьем традиционно называлась территория Западного Вирумаа – Виронии. Крайне сомнительно, чтобы после тяжёлого сражения опытный полководец отпустил ограниченный контингент псковичей, лишенный поддержки новгородцев и суздальцев, разорять Эзель-Викское епископство, которое лежит западнее не только Везенберга, но и Ревеля. Для этого требовалось пройти через всю Датскую Эстонию (Вируяны), затем вторгнуться в Эзель, а после – вернуться обратно во Псков.
Примечательно, что Псковская вторая летопись вообще не знает об этом походе:
П2Л
«Пакы же на другыи год князь Домонт с мужи своими псковичи иде в пособие тестю своему великому князю Димитрию на немець, и бишася на Раковоре и одолешя».
Ничего не говорит про развитие наступления Довмонтом и Новгородская первая летопись. Новгородская четвёртая летопись, Софийская первая, Никоновская и Воскресенская летописи выводят поход в рассказ об отдельном от Раковорского мероприятии. Есть основания думать, что летописец, создавший Повесть о Довмонте во второй четверти XIV столетия, ошибся, дважды рассказав о единственном разорении Вирумаа в походе на Раковор. Наступление русских войск, разделившихся «в три пути», превратилось в два сообщения до битвы и после неё.
Если автор Повести всё-таки прав, то выбор направления на Вик представляется разумным. Разбитые под Раковором датчане и епископские части не могли надёжно прикрыть собственные владения от псковичей. Совсем иначе обстояло с орденскими хоругвями, которые в сражении понесли минимальные потери и были в состоянии дать отпор менее чем трети коалиционного войска. Прикрывать кафедральные территории, судя по всему, Орден не стремился.
В любом случае, если повторный поход имел место, его вполне можно считать частным предприятием, которое не имело стратегического значения. Подобные набеги составляли нормальный фон политической жизни в Прибалтике с похода епископа Альберта на Псков 1253 года, как минимум. Известие о «пленении» земли до моря – типичная ритуальная формула, ибо как могли 500-600 человек, да ещё после потерь в битве, освоить площадь 7500 кв.км, населённых крайне недружественными племенами?
Инициатива Довмонта не могла изменить баланс сил в регионе. А то, что война очень вредила торговле – вполне. Сыграть роль должны были и амбиции Ордена, а также, в не меньшей степени, нарастающие противоречия между Новгородом, великим князем Ярославом Ярославичем и его ставленником – Юрием Андреевичем.
Начнём с важного – с коммерции.
Одним из главнейших торговых партнёров Пскова была Рига. Новгород активно торговал с Ригой, Визби, Любеком. Изначальные отношения регулировались договором Новгорода с Готским берегом и немецкими городами 1189-1191 года при князе Ярославе Владимировиче. Договор 1261-1262 года уточнял права и взаимные обязательства. Заключали его князь Александр Невский и его сын Дмитрий, посадник Михаил Фёдорович, тысяцкий Жирослав при участии архиепископа Далмата.
Что характерно, в Раковорской истории принимали участие все, кроме тысяцкого Жирослава и Александра Ярославича – торговля была сплетена с войной буквально неразрывными узами человеческих судеб.
В договоре 1261-1262 годов упомянут ещё один герой битвы – Ратша (или его полный тёзка). «Ратшина тяжа» по случаю захвата или убийства трёх немецких гостей в ходе «замирения» Новгородского восстания Александром Ярославичем тянулась с 1255 года. За двух человек новгородцы платили виру по 10 гривен, а одного вернули ливонцам. Высказывалось мнение, что Ратша, державший в Новгороде сторону великого князя – это уменьшительное имя Ратибора Клуксовича, которого Ярослав поставит тысяцким в 1269 году. [Известия Императорской Академии наук по отделению русского языка и словесности. Т 6., СПб, 1858, 168] Однако Новгородская летопись словно нарочно разделяет имена Ратши и Ратибора (в самом деле, родственные), чтобы избежать путаницы.
Налаженная договорами торговля сразу после Раковорского похода даёт сбой. Орден, только что арестовавший епископа Альберта Зуербеера, приостанавливает рижскую торговлю. Среди торговых корпораций распространялось письмо с настоятельной рекомендацией поддержать санкции:
«Всеусерднейше просим всех вас не посещать с […] вашими товарами русских земель, но прежде отправить к нам ваших послов для окончательного утверждения мира, поступая таким образом на тот конец, чтобы ваши права, так часто нарушаемые русскими, получили бы с нашей помощью надлежащую прочность.»
Вице-магистр Конрад фон Мандерен подтвердил положение дел посланием в Любек от 30.05.1268:
«Поскольку нет хуже напасти, чем враг внутренний, то надлежит всячески стремиться, чтобы справиться с его кознями. Итак, желаем довести до сведения всех живущих ныне и потомков, что мы через послов светлейшего короля Дании к господину Фридриху, епископу Карельскому и призванному к исполнению обязанностей епископа Дорпатского, с полного согласия всех господ земли Ливонской, почтительно просим славных мужей, горожан любекских и всех купцов, чтобы врагам веры, а именно, рутенам из Новгорода, в этом году не поставляли товаров своих. Тот, кто не хочет отказаться от обычных действий, боясь, будучи честным, потерпеть убытки, все же должен прекратить торговлю, за что получит наше благословение. Если не прекратится всякое дружеское общение между упомянутыми рутенами и латинянами, которое поддерживают названные горожане и купцы, никогда не будет заключен мир, при котором может быть реализовано их древнее право свободного передвижения.»
В 1269 последовало личное послание ландмайстера Отто фон Лютенберга с аналогичным содержанием:
«Предусмотрительным и честным людям, членам магистрата, советникам и всем жителям Любека, внемлющим этому посланию, Отто, правитель всей Ливонии и дома Тевтонского, […] Мы по совету сведущих людей заключили мир на тех же условиях, что и во времена магистра Волквина и епископа Альберта. Поэтому, обращаясь к вашему сообществу, настоятельнейше просим, чтобы вы не ездили в их землю с товарами до того, как пошлете к нам для утверждения мира ваших послов. […] Никому из купцов не позволено идти из Риги в Новгород, но лишь до тех пор, пока не установится мир.»
Руководство Ордена, пользуясь усилением собственных позиций после битвы, откровенно «гнуло» волю торговых людей. Цель была вполне ясная: переориентировать товаропоток и торговые пошлины в свою пользу после заключения мира. Причём, в первую очередь ущемлялись не новгородские и псковские привилегии, а выгода немецкого купечества.
Стоит заметить, что никаких намёков на окончательное разрешение «новгородского вопроса» ливонская сторона не допускает. Речь всего лишь о заключении договора на подходящих условиях.
Для этого имелись вполне конкретные основания. Ведь Новгород кровно зависел от внешней торговли, то есть, не мог долго находиться в условиях блокады. В республике должна была подняться условно «пронемецкая» мирная партия, вступив в конфликт с ещё одним главным интересантом – Ярославом Ярославичем.
Чтобы размять ситуацию и максимально ярко явить силу единоверцам, ливонская часть Ордена предприняла большой поход на Псков. Привлечь к участию орденскую метрополию не представлялось возможным – Второе Великое прусское восстание 1261-1273 годов попросту не позволило бы использовать основные силы Ордена. Тем не менее, наступление всё равно вышло масштабным. Новгородская первая летопись ограничивается скупым сообщением:
НПЛ
«В лѣто 6777 [1269]. Придоша Нѣмци в силѣ велицѣ подъ Пльсковъ в недѣлю Всѣх святыхъ».
Ливонская рифмованная хроника описывает сбор войск куда более величественно:
ЛРХ
«Узнав о бедствии, магистр
Собрал людей из лучших быстро.
В совете было решено
Тогда идти на Русь войной.
Возрадовались люди короля.
Готовиться тогда же вся земля,
Все воины к походу стали.
Гонцов повсюду разослали.
Эстонцы, летты, ливы
Идти в поход готовы были.
Из тех, кого собрать он смог,
Магистр составил братьев полк.
Сто восемьдесят братьев было,
…Восемнадцать тысяч насчитали,
Воинов-всадников лихих.
…И корабельщики здесь были,
Их девять тысяч удалось собрать».
180 братьев рыцарей – огромная сила, наверное, почти всё, что могла выставить орденская Ливония в те годы. Трёхкомпонентная система мобилизации далеко не исчерпывалась указанным числом. Как обычно, полноценных рыцарей Ордена усиливали светские вассальные феодалы, включая туземную пронемецкую аристократию, гости из Западной Европы и, конечно, союзники.
В этот раз ливонский хронист прямо называет «людей короля», т.е., датчан и неких «корабельщиков» (schiflûte). Возможно, это и есть недавно битые воины Ревеля, возможно и другое – на кораблях могли доставить «гостей» из Германии.
Д. Хрусталёв справедливо сомневается в возможности разовой доставки морем (или морем и реками) 9000 человек. Даже крупные ганзейские когги с грузовместимостью около 100 ластов (чуть больше 200 тонн) вмещали 50-60 человек десанта (с конями ещё меньше). Когги при этом никогда не смогли бы зайти в реку Великую. Мобилизация 150-180 судов капитального класса должна была неминуемо оставить след в источниках. Весь шведский лёдунг XIII столетия умещался на 280 судах разных размеров. В порт Ревеля со второй четверти до конца XV столетия в среднем ежегодно заходило 24 корабля. Решительно невозможно представить, что такого размера флот не получил отражения в документах, однако источники хранят полное молчание. Поэтому, 9000 «корабельщиков» из Ливонской хроники – однозначно многократное преувеличение.
При этом автора отчего-то не удивляет цифра 18000 бойцов, собранных в Ливонии. Эта астрономическая численность примерно равнялась всему населению Пскова и половине населения Новгорода. Где размещать подобную армаду, чем её кормить и как вести в условиях неразвитой дорожной системы понять невозможно. Кроме того, 18000 бойцов – это примерно 36000 коней: боевых, заводных, обозных. Наконец, обе численности: и 18 и 27 000 больше всех ливонских армий XIII века, причём, вместе взятых. Битва на Омовже, сражение на Шауляе, Ледовое побоище, бой на Дурбе, Раковорское побоище, сражение при Карусе совокупно не дают даже примерно такого размера армии.
Выше мы приблизительно высчитали «раковорский коэффициент»: 40 братьев-рыцарей – 700 человек всего. Следовательно, 180 – в 4.5 раз больше, итого: 3150 бойцов. Это реальная максимальная численность полной мобилизации Ливонии, включая союзных эстов, леттов, ливов и «людей короля». Снижение численности в 6-9 раз против указанной в хронике смущать не должно. Это воинство примерно сопоставимое с коалицией, которая выехала зимой 1268 года от Новгорода к Раковору.
Значительный размер орденской рати показывает, что никаких серьёзных потерь при Раковоре ливонцы не понесли, будучи в состоянии собрать в дальний поход решительные силы.
Северная республика, понёсшая серьёзные потери в сражении, видимо по мнению немцев не могла оказать противодействия. Подавляющая мощь Ордена должна была склонить новгородцев к немедленному заключению мира на нужных условиях.
Наступление на Псков выглядит вполне осознанным выбором. Во-первых, «младший брат» был слабее Новгорода, то есть, решительный удар мог привести к успеху куда вернее. Во-вторых, братья-рыцари, отлично осведомлённые о псковской самостийности, рассчитывали вбить клин между северными княжествами. Если бы Новгород не оказал помощи Пскову, или оказал с большим запозданием, бывшие вассалы могли в очередной раз задуматься о выборе союзников. Совсем недавно в 1241 году подобная политика вполне сработала и только решительное вмешательство Александра Ярославича в крайне выгодный политический момент, смогло переломить ситуацию. В-третьих, Орден не мог не ожидать последствий торговой блокады.
Однако всё получилось не совсем так здорово.
Ливонская хроника описывает удачное наступление и разорение Изборска. После этого армия явилась под Псков, причём псковичи сожгли посады и отступили в кремль. Началась недолгая осада, потому что через десять дней для деблокады явилось новгородское войско во главе с князем Юрием. Новгородская летопись заявляет о поспешном отступлении немцев:
НПЛ
«Новгородци же съ /л.147./ княземь Юрьемь погонишася по нихъ, инии на конихъ, а инии в насадѣхъ поѣхаша вборзѣ; и яко увѣдаша Нѣмци новгородьскыи полкъ, побѣгоша за рѣку. Новгородци же приѣхаша въ Пльсковъ, и взяша миръ чресъ рѣку на всеи воли новгородьскои.»
Ливонская рифмованная хроника утверждает обратное: новгородцы не осмелились на сражение, но осаду решено было снять, как бесперспективную, после чего князь Юрий – «наместник русского короля» – сам запросил переговоры, где и был заключён мир.
Споры о том, кто искажал информацию в свою пользу: новгородский летописец или ливонский хронист не утихают уже давно. Однако главное не в этом, а в том, что мира заключено не было. По всей видимости, было заключено промежуточное перемирие. На него в свою очередь последовала очень жёсткая реакция великого князя. Ярослав лично приехал в Новгород и учинил разбирательство, что свидетельствует в пользу того, что Юрий правил не как избранный князь, а лишь как представитель великого князя.
НПЛ
«Того же лета приеха князь Ярославъ в Новъгородъ, и нача жалити: «мужи мои и братья моя и ваша побита; а вы розъратилися с Немци», на Жирослава Давыдовича и на Михаила Мишинича и на Юрья [Ельферья – в Комисионном списке НПЛ] Сбыславича, хотя ихъ лишити волости. Новгородци же сташа за них; князь же хоте из города ехати. Новгородци же кланяхуся ему: «княже, темъ гнева отдаи, а от нас не езди»; еще бо не добре ся бяху умирили с Немци. Князь же того не послуша и поеха проче. И послаша владыку с вятшими мужи с молбою, и въспятиша и с Броньници».
Ярослав упрекает новгородцев в том, что они развязали войну с немцами, которая привела к огромным жертвам, в том числе в войске Владимирской земли, без каких-либо результатов. После этого новгородцы заключают мир, не продолжая военных действий. Князь «назначает» виновных, требуя лишить их места в совете господ и, возможно, земельных наделов (лишить волости). Новгородцы вступились за бояр, из-за чего великий князь ушёл, и его пришлось уговаривать лично архиепископу Далмату. Предмет уговоров обозначен точно: «ещё бо не добре ся бяху умирили с немцы», то есть, мирного договора достигнуто не было. У села Бронницы на р. Мсте князь проводит переговоры и возвращается в город.
По его воле пост тысяцкого дают Ратибору Клуксовичу из числа великокняжеских приверженцев. Ярослав же послал своего сына Святослава собирать полки в Низовских землях для продолжения боевых действий против Ревеля, то есть – Датской Эстонии. К ним должен был примкнуть татарский баскак Амарган.
Увидев, что противостояние грозит перерасти в войну с Ордой, немцы, а точнее, датчане, заключают мир:
НПЛ
«И уведавше Немци, прислаша послы с молвою: «кланяемся на всеи воли вашеи, Норовы всеи отступаемся, а крови не проливаите»; и тако новгородци, гадавше, взяша миръ на всеи воли своеи. Князь же хоте ити на Корелу, и умолиша и новгородци не ити на Корелу; князь же отсла полкы назадъ».
Неугомонный Ярослав хотел пойти хотя бы на корел, активно торговавших с немцами, но горожане упросили его свернуть боевые действия. После этого в регионе воцарился мир, продолжавшийся с 1270 до 1293 года. В том же 1270-м году новгородцы поднимают восстание. Тысяцкий Ратибор, некто Никола Кыянинов (сын киевлянина) и «иные приятели его» вынуждены скрываться в храме св. Николая, а затем – бежать в Рюриково Городище, княжескую резиденцию за городом. Дома и имущество опальных бояр поставили «на поток и разграбление» по доброй новгородской традиции.
Ярославу отписали грамоту, из которой видно, что повторное недолгое пребывание великого князя в Новгороде всё-таки ознаменовалось репрессиями. Горожане требовали вернуть земельные угодья, имения и «серебро», которое отобрали у видных бояр.
НПЛ
«…чему еси отъялъ Волховъ гоголными ловци, а поле отьялъ еси заячими ловци; чему взялъ еси Олексинъ дворъ Морткинича; чему поималъ еси серебро на Микифорѣ Манускиничи и на Романѣ Болдыжевичи и на Варфломѣи; а иное, чему выводишь от нас иноземца, /л.148об./ котории у насъ живуть».
Переговоры на этот раз зашли в тупик. Господин Великий Новгород решительно «указал путь» князю.
НПЛ.
«…княже, поѣди проче, не хотимъ тебе; али идемъ всь Новъгородъ прогонитъ тебе»
Заверения Ярослава в том, что он вернёт всё отнятое, не помогли, князю пришлось уходить. Впрочем, ушёл он ненадолго, собрал войска. Стояние у Старой Русы едва не закончилось кровопролитием, помогло лишь вмешательство опытнейшего дипломата Лазаря Моисеевича. Окончательно конфликт разрешился лишь при посредстве Орды.
Новый хан Менгу-Тимур, занявший Сарай в 1267 году после смерти Берке, примирил и Новгород с Ригой. В Рижском городском архиве хранится грамота 1269 или 1270 гг.:
«Менгу Темерево слово клъ Ярославу князю: даи путь немецкому гости на свою волость. От князя Ярослава ко рижаномъ, и к болшимъ и к молодымъ, и кто гоститъ, и ко всЪмъ: путь вашь чистъ есть по моеи волости; а кто мнЪ ратныи, с тимъ ся самъ вЪдаю; а гостю чистъ путь по моеи волости.»
Так закончилось небывалое в истории Северо-русских земель противостояние с Орденом и Данией. Напряжённость отношений была такова, а дипломатические усилия столь интенсивны, что нам достался весьма значительный корпус источников, посвящённых событиям: от актового материала до нарративных летописных рассказов.
