Вопрос о выборе, который сделали представители Русской Православной Церкви в годы Гражданской войны и последующее время, – один из малоизученных вопросов Отечественной истории, а посвященные данной теме современные работы нередко основываются на источниках, достоверность которых вызывает обоснованные сомнения. Как правило, это материалы откровенно пропагандистского характера, выпущенные в свое время Добровольческой армией. Теперь эти сведения возведены в абсолютную истину, а довольно многочисленные примеры поддержки советской власти со стороны духовенства «прокляты и забыты…».
Еще большей «завесой молчания» покрыта репрессивная политика Добровольческой армии Деникина и Кубанского краевого правительства в отношении тех представителей духовенства, кто благожелательно относился к Советской власти, в том числе к ее религиозной политике. Мы хотим поговорить об этом подробнее.
Православное духовенство в годы Гражданской войны – одна из интересных и весьма актуальных тем сегодняшнего дня, но в чем же состоит ее актуальность? Во-первых, в явном идеологическом перекосе работ современных исследователей, где делается упор на практически стопроцентные антисоветские настроения священников, а главное – на «кровавые репрессии» советской власти в отношении Церкви и ее представителей.
Но на каких «достоверных» источниках основаны эти работы? Чаще всего это: газетные статьи, выходившие в подконтрольных белым городах, материалы деникинской «Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков», а также работы, опубликованные в эмиграции, но, опять же, основанные на вышеназванных материалах.
И, как вы понимаете, достоверность многих фактов, содержащихся в этих источниках, – крайне сомнительна…
Любой историк, работавший с белогвардейской периодикой, знает, что ее главной задачей была антибольшевистская пропаганда и, соответственно, она просто кишела недостоверной или прямо ложной информацией.
Так, в белогвардейских газетах Юга России можно было встретить сообщения о скрытой большевиками смерти Ленина в 1918 году, о расстреле большевиками генерала Брусилова, об аресте Добровольческой армией с последующим преданием военно-полевому суду «пытавшихся скрыться бывшего командующего XIV советской армией рабочего Ворошилова и небезызвестной еврейки Евгении Бош» и многое другие.
Ровно то же можно сказать о материалах деникинской «Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков». Например, давно разоблаченной фальшивкой является опубликованный ей «Акт расследования о социализации девушек и женщин в гор. Екатеринодаре по мандатам советской власти».
Работы белых эмигрантов имели не меньшее «идеологическое наполнение». Например, главный историк «красного террора» белоэмигрант Мельгунов в свое время признавался, что, «конечно, не знает» числа жертв красного террора в Крыму после поражения Врангеля, однако смело указывал цифры – 50 000, 100 000 или 150 000 убитых. Согласно данным современных историков И. С. Ратьковского и А. В. Ганина, настоящее число жертв составляло 8–12 000 человек.
На таком историческом фоне самой неизученной частью нашей темы является вопрос о представителях духовенства, поддержавших советскую власть. Согласно досоветской статистике, к 1917 г. количество православного духовенства составляло около 115 000 человек (около 52 000 из них – священники). Так какое же число из них выступило на стороне советской власти, а какое – поддержало антисоветские силы?
Для начала мы скажем, что массовый монархизм кубанского казачества — современный историографический миф. Такие же настроения преобладали у многих из представителей местного православного духовенства, которые прекрасно видели и понимали причины кризиса, погубившего Российскую империю к началу 1917 года. В феврале 1917 года они встали на сторону народа, который взялся за коренную переделку жизни общества, приняв новую демократическую власть.
По этому поводу весьма показательны слова вышедшего в мае 1917 г. обращения «Совета Союза духовенства Ставропольской губернии к православному населению»: «У русского приходского духовенства не было и не может быть оснований к тому, чтобы дорожить старой низверженной властью и старым самодержавным строем… Всякое недоверие к духовенству… или подозрение его в несочувствии новому свободному строю не должно иметь места и может считаться проявлением незнакомства с настроением духовенства». Не менее интересна формулировка 1 пункта протокола общеепархиального «Съезда духовенства и мирян Кубанской области и Ставропольской губернии», состоявшегося в июне 1917 г.: «Самодержавный строй навсегда пережит Россией и возвращения к нему не должно быть».
Вполне логично, что на таком фоне часть духовенства пошла дальше и поддержала Советскую власть. Один из самых ярких примеров такого отношения к Русской революции – священник Павел Александрович Флоренский. В 1918–1920-х гг. он участвовал в работе советской «Комиссии по охране памятников искусства и старины», в 1921 г. стал профессором ВХУТЕМАС, а с 1925 г. работал в системе Главэнерго, принимая участие в «плане ГОЭЛРО».
Один из показателей того, что число поддержавших советскую власть в годы Гражданской войны на Кубани священников было немалым, может служить июньское решение «Высшего Церковного Управления Юга России», созданного в мае 1919 г. в захваченном войсками Добровольческой армии Ставрополе: «принять меры против священников, замеченных в большевизме».
Из конкретных кубанских примеров наиболее известен пример туапсинского священника Сергия Краснова, который «никаким репрессиям не подвергался и скончался в Туапсе в 1933 году, где и похоронен… Семья Красновых была революционной. Старший сын отца Сергия погиб как революционер в 1919 году. Жена протоиерея Краснова Екатерина Владимировна даже получала персональную пенсию за заслуги перед Советской властью и не лишалась избирательных прав, не была «лишенкой», хотя и была «попадьей» при живом служащем в церкви муже, получала рабочую продовольственную карточку…».
Еще об одном примере свидетельствует один белогвардейский источник: «Три вооруженных казака ведут мимо обоза человек 20 заложников, вид у них оборванный, головы опущены… — «Смотрите-ка, среди них поп!» — «Это не поп – это дьякон, кажется, из Георгие-Афипской. У него интересное дело. Он обвинил священника перед «товарищами» в контрреволюционности. Священника повесили, а его произвели в священники и одновременно он комиссаром каким-то был. Когда наши взяли станицу, его повесить хотели, а потом почему-то с собой взяли…». Следующий случай был приведен нами во втором томе книги «Все храмы края. Кубанская митрополия» (Краснодар, 2020): «В годы Гражданской войны, летом 1918 года, когда на Кубань вернулась Добровольческая армия, погиб священник Троицкого храма [станицы Тимашевской] Павел Ефимов. Занявшие станицу белогвардейцы попросили его благословить их на казни сторонников советской власти. Когда священник отказался – его зарубили. Даст Бог, его имя встанет в один ряд с именами других новомучеников и исповедников нашей Церкви, пострадавших за Христа от рук красных, белых, зелёных палачей в ходе братоубийственной Гражданской войны».
Весьма показательными представляются и ответы из анкет священнослужителей г. Краснодара, заполнявшихся в августе 1921 года:
— Говядовский Иван, 51-летний протоиерей Екатерининского кафедрального собора. Отношение к декретам об отделении церкви от государства и школы от церкви: «сочувственное…». Отношение к советской власти: «вполне положительное в том убеждении, что власть должна принадлежать трудящемуся классу».
— Соколовский Яков, 51-летний протоиерей Александро-Невского собора. Отношение к декретам об отделении церкви от государства и школы от церкви: «смотрю как на меру давно желательную и разумную». Отношение к советской власти: «сознательно-покорное».
— Сперанский Николай, 45-летний священник Димитриевского храма. Отношение к декретам об отделении церкви от государства и школы от церкви: «такие декреты могу только приветствовать». Отношение к советской власти: «самое сочувственное».
— Делавериди Фёдор, 28-летний священник «при епископе», бывший священник Димитриевского храма станицы Мингрельской, из крестьян, вступивший в духовное звание «по идейному стремлению послужить народу в качестве проводника в жизнь Христовых идей», в 1919 г., при белых, бывший «под судом за активное участие в большевизме 1918 года». Отношение к декретам об отделении церкви от государства и школы от церкви: «приветствую». Отношение к советской власти: «благожелательное, власть Советов поддерживал активно с 1918 г. и поддерживаю».
— Нарыжняк Андрей, 42-летний священник Троицкого храма. Отношение к декретам об отделении церкви от государства и школы от церкви: «вполне приветствую и очень доволен». Отношение к советской власти: «самое благожелательное».
— Островский Вячеслав, 40-летний диакон Скорбященского храма. Отношение к декретам об отделении церкви от государства и школы от церкви: «благожелательное». Отношение к советской власти: «сочувственное».
— Никонец Василий, 39-летний диакон Ильинского храма, образование низшее, до вступления в духовное звание (в 1920 г.) «занимался хлеборобством». Отношение к декретам об отделении церкви от государства и школы от церкви: «как к действительно справедливому действию советской власти». Отношение к советской власти: «доброжелательное, как к единственной народной власти».
— Зарецкий Александр, 55-летний псаломщик Скорбященского храма Отношение к декретам об отделении церкви от государства и школы от церкви: «признаю». Отношение к советской власти: «советскую власть считаю истинной выразительницей воли народа».
— Погуляев Александр, 42-летний псаломщик Димитриевского храма. Отношение к декретам об отделении церкви от государства и школы от церкви: «вполне законное и давно жданное». Отношение к советской власти: «благожелательное как к выражающей народную волю».
Вернемся к приведенному выше примеру убийства священника Троицкого храма станицы Тимашевской Павла Ефимова, ведь он поднимает важный вопрос современной отечественной общественной жизни — причисление к лику святых немалого числа священников, погибших в годы установления Советской власти. Теперь они прославлены в лике новомучеников.
Главный, принципиальный вопрос из этой серии звучит так — лик святости таких «новомучеников» подразумевает совершенно конкретный критерий: мученическая смерть должна быть принята ЗА ВЕРУ. В мае 2017 г. Священный Синод Русской Православной Церкви канонизировал в лике новомучеников священника Георгиевского храма станицы Георгие-Афипской Кубанской области Александра Флегинского, убитого большевиками 24 марта 1918 г. Из воспоминаний адъютанта генерала Корнилова Р. Хаджиева можно узнать, что этого священника «большевики за кадетские убеждения повесили до прихода нашей армии». Раз это так, то сразу возникают вопросы — откуда мы знаем, что священник Александр Флегинский принял смерть именно за веру, а не за свои «кадетские убеждения»? Да и что нам известно по этому поводу о других кубанских новомучениках? Может быть, там были случаи вроде того, что был описан Артемом Веселым в рассказе «Взятие Армавира», где после боя красноармейцы «…прямо на улице казнили попа, захваченного с дробовиком в руках»?
При отсутствии ясных и исчерпывающих ответов от Русской Православной Церкви на заданные вопросы, напрашивается очевидная мысль: главный критерий прославления новомучеников – ПОЛИТИЧЕСКИЙ, то есть смерть православного человека за свои антисоветские убеждения и реальную деятельность. А если такое предположение соответствует действительности, то такая «действительность» весьма печальна, если не ужасна — как, например, МОЖНО ПОНЯТЬ И ОПРАВДАТЬ, что во время страшной Майкопской резни в сентябре 1918 года, когда казаки генерала Покровского залили кровью рабочие окраины города, часть местного духовенства служила на главной площади благодарственные молебны «за избавление от власти большевиков»?
А если этот критерий вовсе не политический и никакой пристрастности нет, тогда встает, следующий вопрос: будет ли нашей Церковью что-либо сделано для прославления священника Троицкого храма ст. Тимашевской Павла Ефимова? Ведь он был убит врагами советской власти действительно ЗА ВЕРУ, отказавшись благословить братоубийство, он «положил душу свою за ближних своих»…
Такого же внимательного и отдельного рассмотрения требует вопрос об отношении к Церкви новой Советской власти. Дело в том, что в последние годы существования СССР и сразу после его распада, в нашем обществе получили распространение сфабрикованные, явно фальшивые документы «свидетельствующие» о религиозной политике советского государства.
Самый яркий пример – документ-фальшивка под названием «Указание № 13666/2», якобы подписанная М.Калининым и В.Лениным: «Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады». Цель этого «исторического документа» вполне очевидна – посеять в людских душах ненависть по отношению к советской власти и ее вождям. А между тем, такого «Указания» нельзя найти НИ В ОДНОМ ИЗ АРХИВОВ. Под ним стоит подпись Калинина, которого в день издания документа (1 мая 1919 г.) не было в Москве. И это далеко не все «проколы» авторов сего «документа».
Да, вне всякого сомнения, религиозная политика советской власти не была процерковной. Создатели советского государства никогда не скрывали своих материалистических убеждений. Советская власть с первых же лет своего существования занялась наступательной атеистической пропагандой, что, на наш взгляд, являлось откровенно ошибочным шагом, не в последнюю очередь сказавшимся на последующей судьбе советского государства.
Однако о подлинном отношении к Церкви и религии того же Ленина говорят следующие, уже подлинные, цитаты: «Религия – частное дело. Пусть каждый верует во что хочет или ни во что не верит. Советская республика не знает никаких религиозных различий. Она находится вне всякой религии и стремится отделить религия от Советского государства»; «Бороться с религиозными предрассудками надо чрезвычайно осторожно; много вреда приносят те, которые вносят в эту борьбу оскорбление религиозного чувства. Нужно бороться путем пропаганды, путем просвещения. Внося остроту в борьбу, мы можем озлобить массу; такая борьба укрепляет деление масс по принципу религии, наша же сила в единении. Самый глубокий источник религиозных предрассудков – это нищета и темнота; с этим злом и должны мы бороться»; «Мы должны не только допускать, но и привлекать всех рабочих, сохраняющих веру в бога, в социал-демократическую партию, мы безусловно против малейшего оскорбления их религиозных убеждений, но мы привлекаем их для воспитания в духе нашей программы…»; «Если память мне не изменяет, в газетах напечатано письмо или циркуляр ЦК насчет 1 мая, и там сказано: разоблачать ложь религии или нечто подобное. Это нельзя. Это нетактично. Именно по случаю пасхи надо рекомендовать иное: не разоблачать ложь, а избегать, безусловно, всякого оскорбления религии. Надо издать дополнительно письмо или циркуляр…».
Кроме того нельзя забывать и о том, что русские люди, устанавливавшие Советскую власть на местах, были такими же православными, как и воевавшие против советской власти. И если белые, бывало, грабили православные храмы (конный рейд корпуса Мамонтова в августе–сентябре 1919 г.), то красные служили благодарственные молебны после своих побед.
Так, например, в станице Баталпашинской, после занятия ее красными 17 марта 1918 года, начальник красногвардейского отряда Балахонов отдал распоряжение священникам отслужить молебен на главной площади. А «на Страстной неделе все начальствующие лица, окруженные свитой, присутствовали на богослужениях в четверг на Страстях, на выносе плащаницы, в Великую субботу на утрени и литургии первого дня Святой Пасхи». По свидетельству настоятеля Николаевского собора ст. Баталпашинской протоиерея Тимофея Луганского, «Балахонов очень любил церковь, принимал самое живое участие в чтении и пении и даже несколько раз просил епархиальное начальство разрешить ему держать экзамен на псаломщика. Но это ходатайство отклонялось».
Автор исходного текста — А. Селиверстов https://vk.com/id18045322
