15 июня 1941 года — Командованию были впервые представлены реактивные миномёты БМ-13

Огненный дебют «Катюш»

Материал взят из сайта Warspot

Автор: Антон Первушин

Историю современного отечественного ракетостроения связывают прежде всего с Газодинамической лабораторией (ГДЛ), музей которой сегодня находится в Иоанновском равелине Петропавловской крепости. Прямой предшественницей ГДЛ была Лаборатория для реализации изобретений инженера-химика Николая Тихомирова, созданная в марте 1921 года и поначалу размещавшаяся в Москве по адресу Тихвинская улица, дом №3. В состав этой организации входили химическая и пиротехническая лаборатории, а также слесарно-механическая мастерская. Среди прочего там занимались проектом «самодвижущейся мины для воды и воздуха», которая, по сути, была пороховой ракетой нового типа.

Тихомиров пришёл к выводу, что применявшийся ранее чёрный порох не может обеспечить ни значительной дальности, ни стабильности полёта ракет, поэтому сосредоточил усилия лаборатории на создании оригинальной пороховой смеси. Заметный прогресс был достигнут в 1924 году, когда Сергею Серикову, преподавателю Артиллерийской академии и сотруднику Центрального государственного научно-технического института в Ленинграде, удалось изготовить шашки из пироксилино-тротилового пороха (ПТП), которые горели без дыма, с огромным газообразованием и вполне стабильно.

В 1925 году лаборатория перебазировалась в Ленинград, серийное производство шашек из ПТП началось там через два года. Оно велось в детонаторной мастерской завода «Красногвардеец»; позднее — в лаборатории порохов и взрывчатых веществ Военно-морского флота, размещавшейся в Гребном порту морской гавани Ленинграда. С шашек, похожих на хоккейную шайбу, начинались твердотопливные ракеты. 3 марта 1928 года с Главного артиллерийского полигона Ржевки поднялась в воздух одна из них — первая в мире ракета на бездымном порохе.

Вскоре деятельность лаборатории вышла за рамки реализации изобретений Тихомирова, и в июне 1928 года она была переименована в Газодинамическую лабораторию (ГДЛ), подчинённую Военно-научному исследовательскому Комитету при Реввоенсовете СССР.

23 марта 1930 года умер основатель лаборатории Николай Тихомиров, а через два дня её начальником стал офицер-артиллерист Борис Петропавловский. Будучи прирождённым практиком, он немедленно воплощал свои идеи в металл, а главной задачей ГДЛ считал создание лёгкого и мобильного оружия для армии. Благодаря Петропавловскому маленькая лаборатория с десятью сотрудниками превратилась в исследовательский центр, где трудилось двести специалистов. Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба этого яркого человека, потому что умер он рано, в возрасте тридцати пяти лет, и совершенно неожиданно: на испытательном полигоне, разгорячённый, лёг на землю, простудился и в считанные недели сгорел от «горловой чахотки». На посту начальника ГДЛ его сменил дивизионный инженер Николай Ильин, хорошо знакомый с работами лаборатории, поскольку курировал их в качестве уполномоченного начальника вооружений РККА.

Реактивные снаряды

У Газодинамической лаборатории был высокий покровитель — знаменитый «красный маршал» Михаил Тухачевский. В августе 1931 года, став заместителем председателя Реввоенсовета и начальником вооружений РККА, он подчинил её непосредственно себе. В письме начальнику Военно-технической академии РККА Тухачевский сообщал:

«Ленинградская Газодинамическая лаборатория Техштаба, работающая над вопросами реактивного двигателя и его применения в различных областях военной техники, достигла в настоящее время существенных и ценных результатов. Эти результаты имеются в области научно-исследовательской и теоретической работы ГДЛ, и в деле проведения практических испытаний и опытов с различного рода реактивными снарядами и приборами, и в деле подбора ценных кадров работников-реактивистов».

В то же самое время в Москве ракетостроением активно занималась Группа изучения реактивного движения (ГИРД). Возникла идея объединить лучших специалистов под крышей одного учреждения. 21 сентября 1933 года Тухачевский издал приказ Реввоенсовета об организации на базе ГДЛ и ГИРД Реактивного научно-исследовательского института (РНИИ). Начальником института был назначен новый глава ГДЛ Иван Клеймёнов, его заместителем — вначале Сергей Королёв, а с января 1934 года — Георгий Лангемак.

Одной из важнейших задач, поставленных перед РНИИ, стала оптимизация реактивных снарядов, запускаемых с самолёта по воздушным и наземным целям. В ГДЛ работали над двумя типами снарядов: калибров 82 мм (РС-82) и 132 мм (РС-132). Они были выбраны не случайно. Дело в том, что опыты под руководством Тихомирова велись с пороховыми шашками диаметром 24 мм. Если семь шашек плотно уложить в цилиндрическую камеру сгорания, то внутренний диаметр последней будет равен 72 мм. Толщина стенок камеры составляла 5 мм, отсюда диаметр (калибр) снаряда — 82 мм. Подобным образом возник и калибр 132 мм.

Чтобы стабилизировать РС в полёте, было решено вращать их вокруг продольной оси, то есть сделать так называемые турбореактивные снаряды (ТРС). Однако кучность их попадания оказалась неудовлетворительной. Кроме того, при таком методе стабилизации около 30% веса ракетного заряда расходовалось на вращение снаряда, поэтому поступательная скорость и дальность полёта уменьшились.1/2

Проанализировав результаты испытаний, группа под руководством Лангемака решила перейти к крыльевой стабилизации РС без вращения. Вначале изучались 82-мм снаряды с кольцевым стабилизатором, не выходящим за габариты снаряда. При этом опытные стрельбы и продувки в аэродинамической трубе показали, что с помощью кольцевого стабилизатора невозможно добиться устойчивого полёта.

Затем исследователи опробовали снаряды с размахом четырёхлопастного оперения в 200, 180, 160, 140 и 120 мм. Результат был вполне определённым: с уменьшением оперения ухудшалась устойчивость полёта. При размахе менее 120 мм снаряды начинали кувыркаться сразу после прекращения работы порохового двигателя. Оперение размахом более 200 мм оказалось слишком тяжёлым и перемещало центр тяжести снаряда назад, что также приводило к ухудшению устойчивости. Облегчение оперения за счёт уменьшения толщины лопастей стабилизатора вызывало их сильные колебания и поломку.

В конце концов, после многочисленных экспериментов, были найдены оптимальные габариты стабилизаторов: размах 200 мм для РС-82 и 300 мм для РС-132.

Боевая машина

Первое боевое применение реактивных снарядов нового типа относится к конфликту на Халхин-Голе. 28 мая 1939 года японские войска, оккупировавшие Маньчжурию, перешли в наступление на Монголию, с которой Советский Союз был связан договором о взаимопомощи. Началась локальная, но от того не менее кровопролитная война. В ходе неё группа истребителей И-16 под командованием молодого лётчика-испытателя Николая Звонарёва применила снаряды РС-82. Результаты оказались превосходными. Меньше чем за месяц воздушных боёв (15 сентября было подписано перемирие) группа Звонарёва совершила 85 боевых вылетов и сбила 13 самолётов противника.

Успех нового оружия подстегнул работы над многозарядной наземной установкой. В НИИ-3 Наркомата боеприпасов, как перед войной именовался РНИИ, этой работой в качестве главного инженера руководил Андрей Костиков. Современные историки довольно непочтительно отзываются о нём, и это справедливо, ведь в архивах обнаружились доносы Костикова на сослуживцев, в которых он пытался изобразить бывших единомышленников вредителями, сознательно задерживающими создание нового оружия для РККА. Тем не менее работу он довёл до логического завершения, что ставит его в один ряд с другими выдающимися советскими ракетостроителями.

Первый вариант будущей многозарядной наземной установки, которая вскоре получит ласковое прозвище «Катюша», заряжался 132-мм снарядами. Вся установка с двадцатью четырьмя направляющими монтировалась на грузовике ЗИС-5. Тут авторство принадлежит Ивану Гваю, который перед тем сделал «Флейту» — установку для РС-82 на истребителях И-15 и И-16.

Полигонные испытания под Москвой, проведённые в начале 1939 года, выявили многие недоработки, особенно в части зарядки и устойчивости установки на шасси грузовика.

Военные специалисты, подходившие к оценке ракетного оружия с позиций ствольной артиллерии, видели в странных машинах технический курьёз. Полковник Владимир Глухов, долгое время возглавлявший Отдел изобретательства и рационализации Наркомата обороны, как-то рассказывал об одном из совещаний тех лет:

«И вот ракетчиков спрашивают: мол, как у вас обстоит дело с кучностью стрельбы? Они говорят: в несколько раз хуже, чем у пушек. В зале смех. А как с меткостью? Тоже хуже, чем у пушек. Опять смех. А с расходом пороха? Его надо в несколько раз больше, чем у пушек. Тут уж прямо хохот в зале…»

Несмотря на насмешки артиллеристов, коллектив института продолжал упорную работу над вторым вариантом пусковой установки. Её смонтировали на более мощном автомобиле ЗИС-6, однако направляющие, поставленные, как и в первом варианте, поперёк машины, нарушали её устойчивость при ведении огня. Вот что писал о полигонных испытаниях второго варианта маршал Николай Воронов, который был тогда начальником артиллерии РККА:

«В присутствии наркома обороны мы на подмосковном полигоне испытали опытные образцы реактивной артиллерии. Новое залповое оружие произвело сильное впечатление, но бросились в глаза и его недостатки: значительное рассеивание снарядов, трудность маскировки огневой позиции во время стрельбы. Несмотря на это, опытный образец получил положительную оценку. Нам указали держать новое оружие в строгом секрете, быстро совершенствовать его, но на массовое производство поставить только в предвидении войны. Предложили заняться конструированием более совершенного осколочно-фугасного снаряда. Как сожалели мы потом, что не приступили тогда к производству этих грозных установок, не подготовили для них необходимые кадры… Безусловно я недооценил это оружие».

И всё же коллектив разработчиков получил поддержку командного состава. И тогда конструктор Владимир Галковский предложил совершенно новый вариант: оставить только шестнадцать направляющих для снарядов, смонтировав их на машине не поперёк, а продольно.

В августе 1939 года опытная установка была изготовлена. К тому времени группа под руководством Леонида Шварца сконструировала и опробовала образцы новых реактивных снарядов калибра 132 мм. Осенью 1939 года на Ленинградском артиллерийском полигоне провели очередную серию испытаний. На этот раз было получено одобрение. С этого момента реактивная установка стала официально именоваться БМ-13, что означало «Боевая машина», а 13 — сокращение от калибра.

В конце 1939 года Главное артиллерийское управление РККА выдало заказ НИИ-3 на изготовление шести БМ-13: пяти для войсковых испытаний, и одной — для Военно-морского флота. К ноябрю 1940 года заказ был выполнен.

Высшее руководство страны имело довольно туманное представление о новом оружии. Известно, что Сталину докладывали обо всех новинках, но о реактивных снарядах вплоть до 1941 года какой-либо информации он не получил.

Заместителем наркома обороны по артиллерии был Григорий Кулик. Он отвечал за деятельность Главного артиллерийского управления и был обязан лично докладывать если не Сталину, то наркому Семёну Тимошенко. Но Кулик считал реактивные установки «ерундой», которая не достойна внимания. Тогда старший военпред Главного артиллерийского управления Василий Аборенков, работавший с конструкторами НИИ-3 и убеждённый в эффективности реактивных снарядов по опыту их использования в авиации, через голову своего начальника маршала Кулика сообщил об этой разработке в докладной записке Сталину. При этом Аборенков рисковал карьерой, но идею всё-таки продавил.

Маршал Георгий Жуков в своих мемуарах вспоминал, что вскоре после назначения его начальником Генерального штаба Сталин спросил, знаком ли тот с «реактивными миномётами». Жуков ответил, что только слышал о них, но ещё не видел. Сталин сказал: «Ну, тогда с Тимошенко, Куликом и Аборенковым вам надо в ближайшие дни поехать на полигон и посмотреть их стрельбу».

15 июня 1941 года пять машин были выставлены на смотре образцов вооружения Красной армии, проходившем под Москвой. После осмотра БМ-13 Аборенков устроил демонстрацию. Эффект ураганного огня от сорока восьми с воем летящих снарядов произвёл на советских военачальников потрясающее впечатление. В районе цели поднялись тучи пыли, бушевало пламя. Тимошенко в резкой форме обратился к Кулику: «Почему о наличии такого оружия молчали и не докладывали?» Кулик оправдался тем, что оружие не доработано, и пока не проводились его войсковые испытания.

21 июня по итогам смотра командование приняло решение о развёртывании производства БМ-13.

Батарея Флёрова

Утром 22 июня, в день начала войны, сотрудники НИИ-3 собрались в стенах своего института. Было ясно: новое оружие, над которым они работали, войсковых испытаний проходить не будет — сейчас важно собрать все готовые установки и отправить их в бой.

На тот момент в наличии имелось восемь машин. Пять сделанных в институте стояли на полигоне, ещё две шли своим ходом с завода. Последнюю, восьмую, которую испытывали моряки в системе береговой обороны, решили не ждать.

Семь БМ-13 составили костяк первой батареи реактивной артиллерии, решение о формировании которой было принято 28 июня. Через четверо суток, в ночь с 1 на 2 июля, она своим ходом отправилась на Западный фронт.

Батарея состояла из взвода управления, пристрелочного взвода, трёх огневых взводов, взвода боевого питания, хозяйственного отделения, отделения горюче-смазочных материалов и санитарной части. Кроме пусковых установок БМ-13 и 122-мм гаубицы образца 1930 года, служившей для пристрелки, в ней имелось 44 грузовые машины для перевозки 600 реактивных снарядов М-13, 100 снарядов для гаубицы, шанцевого инструмента, трёх заправок горюче-смазочных материалов, семи суточных норм продовольствия и другого имущества. Командный состав батареи был укомплектован в основном слушателями Артиллерийской академии имени Дзержинского, только что окончившими первый курс командного факультета. Командиром батареи назначили опытного капитана Ивана Флёрова, участника советско-финской войны.

Никакой специальной подготовки ни офицеры, ни номера боевых расчётов первой батареи не получили. Многие из них вообще слабо представляли себе природу реактивного движения. В период формирования удалось провести лишь три занятия, главным образом по обращению с материальной частью и боеприпасами. Занятиями руководили инженер-конструктор Александр Попов и военный инженер 2-го ранга Дмитрий Шитов. Перед самым концом занятий Попов указал на большой деревянный ящик, укреплённый на подножке боевой машины, и сказал:

«Вы, вероятно, думаете, что этот ящик предназначен для инструмента водителя или для каких-либо аналогичных целей? Ничего подобного. При отправке вас на фронт мы набьём этот ящик толовыми шашками и поставим пиропатрон, чтобы при малейшей угрозе захвата реактивного оружия врагом можно было подорвать и установку, и снаряды».

Хотя никакими данными об эффективности БМ-13 на поле боя командование пока не располагало, тайну нового оружия требовалось сохранить в любом случае. Секретность была такова, что, когда в июле 1941 года заместитель командующего Западным фронтом генерал Андрей Ерёменко получил телеграмму Верховного Главнокомандующего с предписанием немедленно испытать «эрэсовскую батарею», он пришёл в полное недоумение: «Эрэсовская батарея? Что же это может означать? Спросить, что ли, кого-нибудь из офицеров? Неудобно: подумают — генерал, а не знает…»

Через два дня после выступления из Москвы батарея стала частью 20-й армии Западного фронта, сражавшейся за Смоленск. В ночь с 12 на 13 июля батарею подняли по тревоге и направили к станции Орша. Там скопилось множество немецких эшелонов с войсками, техникой, боеприпасами и горючим. Флёров приказал занять позицию в 5 км от станции. Двигатели машин не заглушали, чтобы после залпа сразу же уйти.

В середине дня 14 июля была дана команда открыть огонь. Позднее маршал Ерёменко писал:

«Непривычный рёв ракетных мин потряс воздух; как краснохвостые кометы, метнулись мины вверх; частые и мощные взрывы поразили слух и зрение сплошным грохотом и ослепительным блеском. Эффект единовременного разрыва 112 мин в течение считанных секунд превзошел все ожидания. Солдаты противника в панике бросились бежать. Попятились назад и наши солдаты, находившиеся на переднем крае, вблизи разрывов…»

В тот же день, спустя полтора часа, батарея Флёрова обстреляла переправу через речку Оршица, где скопилось немало вражеской живой силы и техники. Результат был столь же впечатляющим.

В Ставку понеслись победные реляции. Член Военного Совета Западного фронта Николай Булганин докладывал Сталину:

«Действиями батареи РС <…> в Ярцевском направлении на немцев был наведён буквально ужас. Батареей РС был обстрелян находившийся в лощине батальон немцев, обратившийся в паническое бегство. Большая часть противника из батальона была уничтожена на месте. В дивизии среди красноармейцев вокруг действий этой батареи нескончаемые разговоры. Практика показывает, что батареи РС — сильно эффективное вооружение».

В свою очередь, немецкое командование пыталось заполучить образцы «сильно эффективного вооружения» в свои руки и выпустило директиву, в которой сообщало, что русские имеют автоматическую многоствольную огнемётную пушку, выстрел которой производится электричеством. Отдельной строкой подчёркивалось: «При захвате таких пушек немедленно докладывать».

За батареей капитана Флёрова началась охота. Генерал-лейтенант Михаил Науменко, во время войны служивший в ней, вспоминал:

«На первых порах командование фронта и 20-й армии внимательно следило за батареей, ставя боевые задачи там, где фронт был более или менее стабильным и наши войска стойко держались под натиском превосходящих сил противника. Затем, когда обстановка резко обострилась, управление стало нарушаться, нам приходилось самим искать связь с командованием, получать от него задачи, выбирать маршруты следования, районы укрытия. Охраной батареи, кроме нас самих, никто не занимался.

Опасность захвата батареи постоянно висела над нашим командиром. Лицо Ивана Андреевича всегда выражало тревогу, его настроение невольно передавалось и всем нам. Мы понимали, какая колоссальная ответственность лежит на командире, да и не только на нём. Тем более мы знали, что гитлеровское командование поставило задачу своим войскам во что бы то ни стало захватить батарею».

Мрачным предчувствиям капитана Флёрова суждено было сбыться. 7 октября 1941 года у деревни Богатырь Вяземского района Смоленской области немцам удалось окружить батарею. Враг атаковал её внезапно, на марше, обстреливая с разных сторон. Израсходовав последние боеприпасы, Флёров взорвал пусковые установки. Затем, поведя людей на прорыв, он погиб в бою.

Более двадцати лет ничего не сообщалось ни о судьбе капитана Флёрова, ни о его подчинённых. Всех, кто уцелел после гибели батареи, объявили пропавшими без вести — возможно, именно эта неопределённость не позволила наградить Флёрова как положено. Лишь по прошествии пятидесяти лет в поле у деревни Богатырь были найдены останки капитана и бойцов, погибших с ним. В 1995 году Указом Президента РФ «О награждении государственными наградами Российской Федерации активных участников Великой Отечественной войны 1941-1945 годов» за мужество и героизм, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, Ивану Андреевичу Флёрову было посмертно присвоено звание Героя Российской Федерации.

Имя для оружия

Почему ужасающее фронтовое оружие получило столь ласковое прозвище — «Катюша»? И почему именно Катюша? Например, на Северо-Западном фронте установку именовали Раисой Семёновной, по-своему расшифровывая аббревиатуру «РС».

По этому поводу существует несколько версий. Первая из них принадлежит фронтовикам. Перед самой войной была популярна песня Матвея Блантера на слова Михаила Исаковского о девушке Катюше, и красивое русское имя само собой пристало к реактивной установке. Вторую версию выдвинули военные специалисты. На полигонах БМ-13 называли «КАТ» — сокращение от «Костиковские автоматические термические». Среди тех, кто бывал там в первые годы войны, термин прижился быстро. В дальнейшем он стал общеупотребимым и на передовой, а там оставалось недалеко и до любимой всеми «Катюши». Третья версия связана с производством: именно так почему-то окрестили эти машины девушки с московского завода «Компрессор», работавшие на сборке.

Четвёртая версия ещё более экзотична и требует особого пояснения. На шасси автомобиля ЗИС-6 установки БМ-13 располагались направляющие, которые на техническом языке назывались «скатами». Сверху и снизу каждого ската устанавливалось по снаряду. В отличие от ствольной артиллерии, где расчёт пушки делится на заряжающего и наводчика, в реактивной артиллерии расчёт не имел официальных названий, но со временем разделение солдат, обслуживающих установку, тоже определилось. Снаряды М-13 обычно выгружали несколько человек, а затем двое, впрягшись в лямки, подтаскивали их к самой установке, поднимали на высоту скатов, а третий боец обычно помогал им, подталкивая снаряд, чтобы он точно лёг на направляющие. Двое солдат держали тяжеленный снаряд, и для них сигнал «толкача-катилы-катюши» о том, что М-13 встал-закатился-накатился на направляющие, означал благополучное окончание снаряжения установки для залпа. Разумеется, все солдаты таскали снаряды, и каждый выполнял тяжёлую работу по их поднятию к скатам. Специально выделенного человека, ответственного за установку снаряда, не было, однако сама работа приводила к тому, что в последний момент кому-то приходилось брать на себя роль «катюши».

И ещё одно: установки были настолько засекречены, что запрещалось подавать команды «пли», «огонь», «залп» и т.п. Вместо этого звучали команды «пой» и «играй». Отсюда и пошло: «Выходила на берег Катюша… Выходила, песню заводила…»

Ракетная мощь

Батарея Флёрова погибла, но БМ-13 продолжали наносить урон врагу. В первые дни войны началось изготовление установок на московском заводе «Компрессор». Главный конструктор завода Владимир Бармин и главный технолог Николай Окромешко работали на износ, готовя документацию для их серийного производства. Мобилизованные подростки и женщины не выходили из заводских цехов по 12-16 часов в сутки. Здесь же, на заводе, формировались первые батареи.

Конструкторов тоже не надо было подгонять. В считаные дни они завершили разработку боевой машины для снарядов калибра 82 мм — БМ-8. Она начала выпускаться в двух вариантах: один — на шасси автомобиля ЗИС-6 с 36 направляющими, другой — на шасси трактора СТЗ или танков Т-40 и Т-60 с 24 направляющими.

Очевидные успехи реактивной артиллерии на фронте позволили Ставке Верховного Главнокомандования в августе 1941 года принять решение о формировании восьми полков реактивной артиллерии, которым сразу присваивалось наименование гвардейских миномётных полков артиллерии Резерва ВГК. Тем самым подчёркивалось особое значение, которое придавали новому оружию. Полк состоял из трёх дивизионов, дивизион — из трёх батарей по четыре БМ-8 или БМ-13 в каждой.

Выпуск боевых машин непрерывно возрастал, а конструкторы тем временем разрабатывали новый реактивный снаряд М-30 калибром 300 мм, весом 72 кг и дальностью стрельбы 2,8 км. Они пускались со станков рамного типа, на каждый из которых укладывалось по четыре снаряда. Боевой опыт показал, что М-30 — мощное оружие наступления, способное разрушать дзоты, окопы с козырьками и каменные постройки. Кроме того, обсуждалась идея создать на основе «катюш» мобильный зенитно-ракетный комплекс для уничтожения вражеской авиации, однако опытную установку так и не довели до серийного образца.

К началу 1945 года на полях сражений действовали 38 отдельных дивизионов, 114 полков, 11 бригад и 7 дивизий, вооружённых реактивной артиллерией.

Победы «катюш» привлекли к ракетной технике многих военных. Сразу после войны командование гвардейских миномётных частей проявило инициативу и взяло под свою опеку начало работ над большими баллистическими ракетами, которые позднее стали основой для формирования ракетно-космической отрасли. Генералы Семёнов, Соколов, Мрыкин, Кузнецов, Смирницкий, Керимов заняли ключевые посты в Главном управлении ракетного вооружения. «Малая» ракетная техника становилась «большой», и перед ней открывался совершенно фантастический путь — к звёздам.

Источник: https://warspot.ru/14878-ognennyy-debyut-katyush